Most of us die in silence and leave silence behind us.

Helen Dunmore: facing mortality and what we leave behind - source; extracts

The novelist, recently diagnosed with cancer, considers the question of legacy and how a wander through a graveyard inspired her latest novel Birdcage Walk
by Helen Dunmore

What is left behind by a life? Avoiding this question can be as much of an art as answering it. Philip Larkin wrote of ambulances, inexorable as plague carts, extracting those who are about to die from the commerce of the living. In his poem “Aubade” he describes the blank horror of extinction, the mind caught in the glare of it, the poet half-drunk and paralysed by dread of death. In this poem the living leave no legacy, unless it is self-delusion.

I have been thinking about this question of legacy over the past few months, for one reason because my new novel deals with memory, historical record, what remains, what is saved and what is lost. The question has become more acute because a few months ago I was diagnosed with a cancer that has a very poor prognosis. The ground beneath my feet has never been more uncertain, but what is sure is that the ambulance has already called and there is no vagueness about my mortality.

There never was, although I might have fooled myself about it. A couple of generations ago I’d have done very well to live in reasonable health to the age I now am: 64. Go back another generation or so and childbirth, monstrous figure of attrition, cut short the lives of innumerable women, as it would have ended mine. Men’s lives were scrubbed out by the first world war, children were killed by diphtheria, whooping cough and minor infections that bloomed into sepsis in the days before antibiotics. Death and the living walked hand in hand and could not easily pretend that they had nothing to do with each other. Inscriptions on gravestones acknowledge how soon the living will join those who are already under the earth, not lost but gone before. The grief of death is admitted but there’s no incredulity, no sense of thwarted entitlement.

But in western Europe in 2017 there is a narrative of lengthening lifespans, of extraordinary treatments that fend off death for decades and may, in the end, outwit it entirely. It isn’t realistic and in our hearts we know this, but there is a tendency to think and talk as if it is not the mark we leave upon time that we need to think about but the endless years that will be ours if we eat well enough and exercise effectively enough to dodge the grave.

In much of the rest of the world this magical thinking won’t work. Infant mortality is appalling, water kills and so do far too many curable diseases. Dictators herd their opponents into cellars before hanging them in batches. I may be ill but I’m also warm and sheltered, surrounded by family and friends and with medical help a phone call away. I think of a young man or woman in the Middle East who has lived less than a third of the years that I’ve enjoyed and is now alone in a cell, tortured, condemned to death, silenced and very likely denied even a funeral. More than ever it seems a heartrending abomination that human beings, who can’t avoid natural suffering and death, should inflict further pain upon one another.

Most of us die in silence and leave silence behind us. There is no visible mark, no written record and very often no grave to visit. Ancestors have shifted about in search of work, or been unable to write, or have never had the cash to pay a stonemason. They leave behind a story, perhaps, or an anecdote that is handed down from child to grandchildren, and then is heard no more. Existence subsides into a humus that at first sight looks entirely anonymous. But I want to probe more deeply, because I believe that there is more to it than that. Anonymity is also an inheritance and perhaps a precious one, just as the poems grouped under Anonymous in an anthology are often the most moving of all, honed as they are by generations of memory.

In my new novel, Birdcage Walk, I write about a small group of radicals in Bristol at the end of the 18th century. It is the time of the French Revolution, when “bliss was it in that dawn to be alive”, when idealism and curiosity blazed through a thousand speeches, pamphlets and poems, when speakers toured mills and factories and women wrote about that impossible but almost imaginable future when human rights might be for human beings rather than for men only, and when those doubly silenced might be allowed a voice.
[…]
I write fiction, not history. If I’m lucky, someone will stop to read it and then walk on, imagining other times and other lives, so far away and yet as near as the brush of leaves over that stone, there, where the snuffling jack russell has uncovered an inscription.

[upd Helen Dunmore (12 December 1952 – 5 June 2017) was a British poet, novelist and children's writer.]

rightly attributed statements

(thanks to the article about Wrongly Attributed Statements - ошибочно приписываемые цитаты)

Resolve to be tender with the young,
compassionate with the aged,
sympathetic with the striving,
and tolerant of the weak and the wrong.
Sometime in life you will have been all of these.

* * *

* * *

(1883)

* * *

* * *

* * *

(1933)

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

If a man could pass through Paradise in a dream, and have a flower presented to him as a pledge that his soul had really been there, and if he found that flower in his hand when he awoke — Ay! and what then?
The famous Romantic poet Samuel Taylor Coleridge who crafted “The Rime of the Ancient Mariner” and “Kubla Khan” wrote the text above in a notebook circa 1818. Many years later his grandson, Ernest Hartley Coleridge, edited and published selections from the notebook under the title “Anima Poetae”.
A scrambled version of the text was in circulation by the 1960's, and it is often shared online in modern times:
What if you slept
And what if in your sleep you dreamed
And what if in your dream you went to heaven
And there plucked a strange and beautiful flower
And what if when you awoke you had that flower in your hand
Ah, what then?

More information is available at the Quote Investigator website

source; source

душа між люди виходила забинтована білим сміхом / Lina Kostenko

Ліна Костенко

* * *
Пишіть листи і надсилайте вчасно,
Коли їх ждуть далекі адресати,
Коли є час, коли немає часу,
І коли навіть ні про що писати.
Пишіть про те, що ви живі-здорові,
Не говоріть, чого ви так мовчали.
Не треба слів, навіщо бандеролі?
Ау! — і все, крізь роки і печалі.

* * *
Старий записничок, адреси, телефони,
відкинутий життям уже на марґінес.
Куди дзвонить? Там дзвонять тільки дзвони.
Куди писать? Там вже нема адрес.

Та й час новий. Мобільники, е-мейли.
Кому потрібні записи криві?
Але ж ті імена! Вони ж там не померли,
в старих записничках вони іще живі!

Старі записнички не можна викидати.
Там неповторні записи і дати.
Там небуденні навіть наші будні.
Там дивляться нам вслід забуті незабутні.

* * *
8 березня, Міжнародний жіночий день. Не знаю, як бути, дружина цього свята не визнає. Я розумію, до чого тут Клара Цеткін? Але ж усе чоловіцтво несе додому букетики, я теж хотів би якусь гілочку мімози.
– За православним календарем, – каже теща, – сьогодні Преподобної Ґорґонії.
– А що це за Преподобна? – питаю я.
– Сестра святителя Григорія Богослова.
– Йоана Богослова я знаю. А Григорій хто?
– Господь святий його знає. Мабуть, хороший чоловік, – каже теща.
Привітання з днем преподобної Ґорґонії моя дружина сприйняла прихильно. Так що проблема з Кларою Цеткін для мене вирішена.

- Ліна Костенко «записки українського самашедшого»

* * *
Коли буду я навіть сивою,
і життя моє піде мрякою,
я для тебе буду красивою,
а для когось, може, й ніякою.
А для когось лихою, впертою,
ще для когось відьмою, коброю.
А між іншим, якщо відверто,
то була я дурною і доброю.
Безборонною, несинхронною
ні з теоріями, ні з практиками.
І боліла в мені іронія
всіма ліктиками й галактиками.
І не знало міщанське кодло,
коли я захлиналась лихом,
що душа між люди виходила
забинтована білим сміхом.
І в житті, як на полі мінному,
я просила в цьому сторіччі
хоч би той магазинний мінімум:
— Люди, будьте взаємно ввічливі!
І якби на те моя воля,
написала б я скрізь курсивами:
— Так багато на світі горя,
люди, будьте взаємно красивими!

* * *
В. Ц.

Цей ліс живий. У нього добрі очі.
Шумлять вітри у нього в голові.
Старезні пні, кошлаті поторочі,
літопис тиші пишуть у траві.
Дубовий Нестор дивиться крізь пальці
на білі вальси радісних беріз.
І сонний гриб в смарагдовій куфайці
дощу напився і за день підріс.
Багряне сонце сутінню лісною
у просвіт хмар показує кіно,
і десь на пні під сивою сосною
ведмеді забивають доміно.
Малі озерця блискають незлісно,
колише хмара втомлені громи.
Поїдемо поговорити з лісом,
а вже тоді я можу і з людьми.

* * *
Мене ізмалку люблять всі дерева,
і розуміє бузиновий Пан,
чому верба, від крапель кришталева,
мені сказала: «Здрастуй!» — крізь туман.
Чому ліси чекають мене знову,
на щит піднявши сонце і зорю.
Я їх люблю. Я знаю їхню мову
Я з ними теж мовчанням говорю.

* * *
Я лісу не впізнала. Він горів.
Ще ж був живий. Недавно. Позавчора.
Обвуглений корою стовбурів,
він був сумний, задуманий і чорний.
Гілки кричали в небо, як хрести.
Стояла тиша. Жаль було планету.
І я сказала лісові: - Прости!
Йшов гамадрил** і кинув сигарету.

[**от автора блога: по поводу "гамадрила" вспомнила: "Сука, козел, свинья… Хватит оскорблять животных, награждая их собственными свойствами!" - из статьи]

или вразумляй, или же терпи/ Meditations - Marcus Aurelius

Не мудри над собой, старайся быть простым.

Паук горд, завлекши муху; другой гордится, подстрелив зайчонка, иной – поймав сетью мелкую рыбешку, кто – одолев вепря или медведя, а кто – сарматов. Разве все они не разбойники, если разобраться в их побуждениях?

Ты не станешь учить письму и чтению, прежде чем научишься сам. Тем паче – жизни.

Пусть не увлекает тебя ни чужое отчаяние, ни ликование.

Прекрасны слова Платона: «Кто делает предметом своих речей человека, тот должен как бы с вершины горы обозреть все земное: сборища, походы, полевые работы, браки, разводы, рождения, смерти, шумные судьбища, пустыни, различные племена варваров, празднества, похороны, ярмарки, смешение разнородного и сложенное из противоположностей».
[В сочинениях Платона, которые дошли до нашего времени, этого отрывка нет].

[Марк Аврелий приводит слова философа-стоика Эпиктета:
«Никто не желает быть виноватым, никто не хочет жить в заблуждениях, неправедно, никто не выбирает себе нарочно такой жизни, от которой он будет печалиться и мучиться, никто не скажет, что ему хочется жить скверно и развратно. Значит, все люди, живущие неправедной жизнью, живут так не по своему желанию, а против воли. Они не хотят ни печали, ни страха; а между тем постоянно страдают и боятся. Они делают то, чего не хотят. Стало быть, они несвободны»].

...вполне возможно стать богоподобным человеком, оставаясь никому неизвестным. Всегда помни об этом, а также о том, что блаженная жизнь требует немногого.

Совершенство характера выражается в том, чтобы каждый день проводить, как последний в жизни, быть чуждым суетности, бездеятельности, лицемерия.

Люди будут делать одно и то же, как ты не бейся. Прежде всего не смущай своего покоя.

Ты лишен возможности читать. Но ты не лишен возможности смирять гордость, преодолевать наслаждение и страдание, презирать суетную славу.

Раскаяние есть упрек, обращенный к самому себе за упущение чего-либо полезного.

Ни на что не следует сетовать. Если можешь, исправь того, кто действует, если не можешь, исправь хотя бы само дело. Если же и это для тебя невозможно, то какой для тебя прок в сетованиях? Зря ничего не следует делать.

Кратковечны и тот, кто хвалит, и тот, кого хвалят, и помнящий, и о ком помнят. К тому же все это разыгрывается в уголке какой-нибудь страны, да и здесь не все согласны между собой и отдельные люди сами с собою. Да и вся земля – песчинка.

Каким представляется тебе омовение? Масло, лот, грязь, липкая вода – все вещи, возбуждающие брезгливость. Таковы же и каждая часть жизни, и каждый предмет.

На надгробных памятниках бывает начертано: «Последний такого-то рода». Подумай, сколько усилий затратили предки, чтобы оставить себе преемника – и все же кто-нибудь да должен остаться последним. А затем уже смерть всего рода.

[Меценат (между 74-64 – 8 гг. до н.э.) – приближенный Цезаря Августа, выполнявший его личные поручения; покровитель поэтов, художников, что сделало его имя нарицательным.]

Сидят ли и поныне Пантея или Пергам у гробницы Вера, а Ксабрий или Диотим у гробницы Адриана? [Речь идет о вольноотпущенниках Вера и императора Адриана, которые должны были посещать могилы своих благодетелей] Уже самый вопрос смешон. Но если бы они и сидели, то чувствовали бы это почившие? А если бы и чувствовали, то доставило бы это удовольствие? А если бы и доставило удовольствие, то стали бы сидевшие у их гробниц бессмертны? Разве не суждено им сначала превратиться в стариков и старух, а затем умереть? Но что стали бы делать покойники по их смерти? Все это – смрад, меха, наполненные тленом.

[По мнению стоиков, «только две формы являются превосходнейшими: из объемных – шар (греч. "сфера", лат. "глобус"); из плоских – круг, или окружность (греч. "киклос"); только этим двум формам присуща та особенность, что все их части совершенно сходны между собой и крайние точки отстоят от центра на одинаковом расстоянии – правильнее этого ничего не может быть» (Цицерон. «О природе богов», кн. вторая, 47). Этим объясняется представление о шарообразности вселенной и шарообразности человеческой души. Здесь трудно разделить реальный образ и метафору, смысл которой заключается в уподоблении принципа гармонии шару.]

Душа сохраняет свойственную ей шарообразную форму,* когда не тянется за чем-либо внешним и не стягивается вовнутрь, не удлиняется и не оседает вниз, но излучает свет, в котором она зрит истину, как всех вещей, так и таящуюся в ней самой.

[*Форма сферы, как отмечалось, представлялась стоикам наиболее совершенной. По учению Зенона, страсти – причина душевной неустойчивости, нарушения внутреннего равновесия и деформации души. Стоик Аполлодор в «Этике» писал, что скорбь – «неразумное сжатие души». Мудрец, сохраняющий бесстрастность, оберегает свою душу от изменений. В переносном смысле, этот образ души дошел и до нашего времени. Мы часто говорим: «сердце сжимается», «душа уходит в пятки» и т. п.]

Ни с одним человеком не может случиться ничего такого, что не составляет удела человека, с быком, виноградной лозой, камнем – что не составляет их удела. Если же с каждым случается только то, что для него обычно и естественно, то на что же ты станешь негодовать? Общая природа не ниспослала тебе ничего такого, чего ты не мог бы претерпеть.

Если ты огорчаешься по поводу чего-либо внешнего, то угнетает тебя не сама эта вещь, а твое суждение о ней. Но устранить последнее – в твоей власти. [//буддизм]

Тебе передают, что такой-то плохо о тебе отзывается. Но ведь о том, что благодаря этому ты терпишь вред, – тебе никто не сообщает. Я вижу, что ребенок болен. Да, вижу; но что он в опасности, я не вижу. Итак, оставайся постоянно в пределах первых представлений, ничего не примышляя к ним сам от себя, и с тобой ничего не будет.

Не будь ни медлительным в действиях, ни путанным в речах. Не отдавайся полету воображения, не предавайся чрезмерному отчаянию или ликованию и не заполняй всей жизни делами. Люди убивают, рвут на части, преследуют проклятиями. Но чем это может помешать душе оставаться чистой, рассудительной, благоразумной, справедливой?

Боящийся смерти боится или остаться вовсе без ощущений, или получать ощущения иного рода. Но если он будет лишен ощущений, то не будет ощущать никакого зла, если же он приобретает новый вид ощущений, то он станет другим существом, а его жизнь не прекратится.

Люди рождены друг для друга. Поэтому или вразумляй, или же терпи.

Прегрешающий прегрешает против самого себя; совершающий несправедливость, совершает ее по отношению к самому себе, делая себя дурным.

Почему ты не смотришь на растения, пичужек, муравьев, пауков, пчел, делающих свое дело и, по мере сил своих, способствующих красоте мира?

Уже у неразумных существ можно найти ульи, стада, вскармливание потомства, некоторое подобие любви. Это объясняется тем, что у них есть души, и склонность к совместной жизни в существах относительно совершенных проявляется с большей силой, нежели в растениях, камнях или деревьях. У разумных же существ имеются государства, содружества, домохозяйства, совещания, а на войне союзы и перемирия. У существ еще более совершенных единение осуществляется даже вопреки разделяющему их пространству, каково, например, единение звезд. Таким образом известная степень совершенства может породить согласие даже между существами, отстоящими друг от друга. Взгляни же теперь на то, что происходит. Одни только разумные существа забывают ныне о стремлении и склонности друг к другу, только среди них не замечается слияния воедино.

Если можешь, исправь заблуждающегося; если не можешь, то вспомни, что на этот случай тебе дана благожелательность.

Все подвержено изменению. И ты сам находишься в процессе постоянного перехода в другое и частичного умирания. Да и весь мир.

Проступки другого человека следует оставлять при нем.

Подумай только о возрастах, как то: детство, юность, молодость, старость. Ведь и в них всякое изменение – смерть. Но разве все это страшно?

Ребяческие распри, ребяческие игры, душонки, обремененные трупами, – зрелище достойное «Царства мертвых».
[Марк Аврелий не видит особой разницы между суетной жизнью «душонок», обремененных телом, предназначенным разложению, и скитаниями потерявших память душ мертвых в Аиде. (См. Одиссея, песнь 11, повествующая о посещении Одиссеем "Царства мертвых")].

Все, что видишь, скоро рушится, а вслед за ним подвергнутся той же участи и наблюдающие это разрушение. И тот, кто умирает в самом преклонном возрасте, не будет иметь никакого преимущества перед умершим прежде времени.

Все равно, наблюдать ли одно и то же сто лет или три года.

...не лучше ли молиться о том, чтобы не бояться ничего, не желать ничего, не огорчаться ничем, нежели о наличности или отсутствии чего-либо?

Когда тебя возмутит чье-либо бесстыдство, тотчас же спроси себя: «Возможно ли, чтобы в мире не было людей без стыда?» Нет, невозможно. Не требуй невозможного. Ведь и этот человек один из тех людей без стыда, которые необходимо должны быть в мире. Этот же вопрос пусть будет у тебя наготове и по отношению к человеку вероломному и ко всякому совершающему какой-нибудь проступок. Если ты будешь помнить, что люди такого рода не могут не существовать, то будешь благосклоннее к каждому из них в отдельности.

Останавливаясь мыслью на каждом отдельном предмете, представляй его себе уже разложившимся, подвергшимся изменению и как бы гниению или рассеянию, или же обреченным на гибель. Подумай, каковы эти люди, когда едят, спят, совокупляются, испражняются и т. д., а затем каковы они, когда корчат из себя важных господ, чванятся или гневаются и расточают укоризны с высоты своего величия. Скольким они незадолго до того служили и за какую цену, и во что они вскоре превратятся?

Или ты продолжаешь жить здесь – и к этой жизни ты уже привык, или ты удаляешься в другое место, согласно своему желанию, или же умираешь, и твое служение кончилось. Этим исчерпано все. Поэтому будь спокоен. Для тебя всегда должно быть ясно, что этот клочок земли ничем не отличается от других, и что живущие на нем испытывают то же самое, что и живущие на вершине горы, или на морском берегу, или еще где-нибудь.

Сократ называл мнения большинства людей Ламиями – пугалом для детей.
[Судя по диалогу Платона «Критон», Сократ невысоко ставит эти мнения, питающиеся предрассудками. Ламиями назывались ночные привидения, высасывающие кровь у детей].

Ветер на землю срывает листву...
Так поколенья людей...
[Гомер. Илиада, VI,
Перев. Минского]
И порождение твое – та же листва. И те люди, которые громко и с такой уверенностью прославляют тебя, или же, наоборот, проклинают, или втайне порицают и поносят – листва, равно как и те, которые унаследуют память о тебе. Ибо все это возникает «едва лишь весна возвратится», затем ветер сносит это на землю, а потом лес порождает взамен прежней новую листву. Но кратковечность обща всему. Ты же всего избегаешь и ко всему стремишься, точно оно должно длиться вечность. Еще немного – и ты смежишь очи, и того, кто похоронит тебя, будет вскоре оплакивать кто-нибудь другой.

Никто не бывает настолько удачлив, чтобы его смерть не вызвала в ком-либо из окружающих чувства злой радости.

...оставаясь верным своему характеру, относись к ним [к окружающим при расставании] дружески, благосклонно, кротко. С другой стороны, не расставайся с ними и так, точно тебя отрывают от них, но пусть это твое расставание будет подобно безболезненному отделению души от тела при хорошей смерти. Ведь и с ними спаяла и связала тебя природа. Теперь же она разлучает нас.

...наши потомки не увидят ничего нового, как и наши предки не видели ничего сверх того, что видим мы, но человек, достигший сорока лет, если он обладает хоть каким-нибудь разумом, в силу общего единообразия некоторым образом уже видел все прошедшее и все должное быть.

Вообще человек искренний и хороший должен быть подобен потливому, чтобы ставший рядом с ним волей-неволей почувствовал его, лишь только к нему приблизится. Искренность же, выставляемая напоказ, опаснее кинжала. Нет ничего омерзительнее волчьей дружбы. Избегай ее более всего. Человека хорошего, благожелательного и искреннего – узнаешь по глазам; этих свойств не скроешь.

Следует в равной степени избегать как гнева, так и лести в отношениях к людям: и то, и другое противно общественности и приносит вред. В приступе гнева никогда не забывай, что ярость не свидетельствует о мужестве, а, наоборот, кротость и мягкость более человечны и более достойны мужа, и сила, и выдержка, и смелость на стороне такого человека, а не на стороне досадующего и ропщущего. Чем ближе к бесстрастию, тем ближе и к силе. Как огорчение, так и гнев обличают бессилие. И огорчающийся, и гневающийся – ранены и выбыли из строя.

Как смешон и невежественен тот, кто дивится чему-либо из происходящего в жизни!

Марк Аврелий (121-180 AD) - Размышления
Перевод с древнегреческого под общей редакцией А. В. Добровольского с примечаниями Б. Б. Лобановского 
источник; в квадратных скобках - примечания

То, что вне моей души, не имеет никакого отношения к моей душе/Marcus Aurelius - Meditations

Не следует уподобляться ни трагическому актеру, ни блуднице.

Как ты вел себя до сего дня по отношению к богам, родителям, братьям, супруге, детям, учителям, воспитателям, друзьям, родственникам, домочадцам? Можешь ли ты сказать о себе: «До сих пор никого не обидел ни словом, ни делом»? [Гомер. Одиссея]

Как могут люди без образования и неучи смутить покой человека образованного и знающего?

Еще немного – и ты прах или кости; останется одно имя, а то и его не найти. Имя же – пустой звук и бездушное эхо. Все блага, ценимые в жизни, суетны, бренны, ничтожны и подобны молодым псам, кусающим друг друга, и капризным детям, то смеющимся, то вновь плачущим.

Что еще удерживает тебя тут? Все воспринимаемое чувствами изменчиво и неустойчиво, сами чувства смутны и легко поддаются обману, а сама наша душонка – испарина крови. Разве не суетно желание пользоваться славой у таких созданий? Почему же не ожидаешь ты с легким сердцем своего уничтожения или изменения во что-нибудь другое? Но как быть до тех пор, пока не наступил еще этот момент? Чтить и славить богов, делать добро людям, не тяготиться ими, но и не сближаться с ними слишком, помнить, что все, находящееся вне твоего бренного тела и такой же жизненной силы, не принадлежит тебе и от тебя не зависит.

Лучший способ оборониться от обиды – это не уподобляться обидчику.

Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это – труп птицы или поросенка. Равным образом, фалернское вино – выжатый сок винограда, пурпур – шерсть овцы, окрашенная кровью улитки, соитие – трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами. Такого рода представления, доходя до самих вещей и проникая в них, дают возможность увидеть, каковы они на самом деле. Так следует поступать всю жизнь. Если какие-либо вещи кажутся нам безусловно заслуживающими нашего одобрения, следует обнажить их, прозреть всю их суетность и устранить ореол, придаваемый им россказнями.

[Ксенократ из Халкидона (339-314 гг. до н.э.), ученик Платона, 25 лет возглавлял Академию (школу, созданную Платоном в священной роще героя Академа, близ Афин). Отличался медлительностью, мрачностью и важностью, за что и был предметом насмешек острословов. Пытавшаяся его соблазнить красавица-гетера Фрина говорила, что лежала с истуканом. Зато его считали самым правдивым, независимым и неподкупным человеком в Афинах. Самообладание его было таково, что, по словам Диогена Лаэртского, «он умел терпеть, даже когда ему резали или прижигали срамные части» (указ. соч., кн. IV, 7). По сообщению того же автора, по примеру пифагорейцев «он не единожды в день погружался в беседу с самим собой и целый час, говорят, уделял молчанию».]

Одно спешит к существованию, другое спешит из него, и из того, что возникло, кое-что уже исчезло. Поток изменения постоянно обновляет мир, как непрестанное течение времени постоянно сообщает юность беспредельной вечности. Что могло бы стать для кого-нибудь предметом почитания в этом потоке бегущих явлений, ни на одном из которых нет возможности остановиться? Это было бы похоже на то, если бы кто-нибудь вздумал облюбовать одну из пролетающих птиц, – а она уже скрылась из глаз*. Такова же и жизнь каждого из нас – испарение крови и вдыхание воздуха. Ведь нет разницы между однократным забиранием и возвращением воздуха (что производим ежемгновенно), и возвращением самой способности дыхания, полученной тобой вчера или позавчера, при рождении, туда, откуда ты ее первоначально получил.

[*Мысли Марка Аврелия перекликаются с известным изречением из библейской «Книги Экклесиаст или Проповедующий»: Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё - суета и томление духа!
«Книга Экклесиаст» приписывалась израильско-иудейскому царю Соломону (X в. до н.э.), но была создана в III в. до н.э.]

Если что-либо тебе не по силам, то не решай, что оно невозможно для человека. Но если что-нибудь возможно для человека и свойственно ему, то считай, что оно доступно и тебе.

Смерть уравняла Александра Македонского с его погонщиком мулов. Ибо они или были поглощены потенциями мира, несущими семена будущего, или же распались на атомы.

Подумай о том, сколько явлений возникает в теле и душе каждого из нас в течение одного момента времени, и ты не будешь удивляться тому, как несравненно больше, вернее, все сосуществует в том Едином и Целом, которое мы называем миром.

Смерть кладет предел способности получать ощущения, которые вызывают в нас стремления к блужданию мысли и служению телу.

Чти богов и заботься о благе людей. Жизнь коротка; единственный же плод земной жизни – благочестивое настроение и деятельность, согласная с общим благом.

Азия, Европа – только уголки мира, весь океан – капля в мире, гора Афон – ком земли в мире. Все настоящее – мгновение вечности. Все ничтожно, непостоянно, подлежит исчезновению. Все исходит от одного общего руководящего начала непосредственно или же в силу необходимой связи. И пасть льва, и яды, и все вредоносное, как шипы или тина, есть сопринадлежность совершенного и прекрасного. Не воображай же, что оно чуждо тому, что ты чтишь, но постоянно возвращайся мыслью к источнику всего.

Кто видел настоящее, тот уже видел все, бывшее в течение вечности, и все, что еще будет в течение беспредельного времени. Ибо все однородно и единообразно.

Каждому полезно то, что согласно с его строем и природой. Моя природа – природа существа разумного и гражданственного.

Если ты хочешь доставить себе радость, то подумай о добродетелях людей, с которыми ты живешь. Один отличается деловитостью, другой скромностью, третий щедростью, иной еще чем-нибудь. Ничто не доставляет такой радости, как вид добродетелей, проявляющихся в нравах живущих с нами людей и встречающихся в более или менее тесном единении.

Приучай себя внимательно относиться к словам других людей и старайся по возможности проникнуть в душу говорящего. Но что тебе там делать?

Не приносящее пользы улью – не принесет пользы и пчеле.

Сколько людей, с которыми я вместе пришел в мир, уже оставили его!

То, что вне моей души, не имеет решительно никакого отношения к моей душе. Усвой это, – и ты на правильном пути.

Сколько людей, некогда прославленных, ныне предано забвению! А сколько их тех, что прославляли их, уже давно в могиле?

Сколько Хрисиппов, сколько Сократов, сколько Эпиктетов поглотила уже вечность! Пусть эта мысль приходит тебе в голову по поводу каждого человека и каждой вещи.

Скоро ты забудешь обо всем, и все, в свою очередь, забудет о тебе.

Кто бы что ни делал или ни говорил, я должен оставаться хорошим человеком. Так золото, изумруд или пурпур могли бы сказать: «Что бы кто ни говорил или ни делал, а я должен остаться изумрудом и сохранить свою окраску».

Лицо, искаженное гневом, – ужасно и противоестественно. Если такое выражение повторяется часто, оно как бы умерщвляет человеческий облик, гасит его, так что никоим образом нельзя его восстановить. Из этого можно понять, что гнев противоречит разуму.

О страдании: если оно невыносимо, то смерть не преминет скоро положить ему конец, если же оно длительно, то его можно стерпеть.

Безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что увидишь ты нового?

Марк Аврелий - Размышления
Перевод с древнегреческого под общей редакцией А. В. Добровольского с примечаниями Б. Б. Лобановского
- источник; в квадратных скобках - примечания переводчиков

Будь подобен скале/ Marcus Aurelius: You're a little soul carrying about a corpse

Марк Аврелий (121 – 180 AD). Размышления

Посмотри, с какой быстротой все погружается в забвение, как зияет вечность, беспредельная в обе стороны, как пуст всякий отзвук, какая переменчивость и неразборчивость у тех, кто как будто бы хвалит себя, и какое узкое очерчено для тебя пространство. Да и вся-то земля – точка. Какой же уголок на ней занимает твое местопребывание? И много ли здесь таких, что станут хвалить тебя, да и каковы они сами? Вспомни же, наконец, об удалении в свою собственную обитель и, главное, не разбрасывайся, не суетись, но будь свободным и смотри на вещи как муж, гражданин, смертный!
Среди истин, которые всегда должны быть под рукой, заметь особенно две. Во-первых, вещи не касаются души, но пребывают в покое вне ее; причины жалоб коренятся в одном лишь внутреннем убеждении. Во-вторых, все то, что ты видишь, подлежит изменению и вскоре исчезнет. Размышляй постоянно и о том, скольких изменений ты уже был свидетелем.

...(ибо ничто не возникает из ничего, как и не превращается в ничто)*, точно так же и духовное откуда-нибудь да происходит...
[*Один из важнейших тезисов стоицизма. «Частное – вещи, включенные в мир, подвергаются изменениям, росту, уменьшению, разложению, растворению, как капля вина в море, но "общее", т.е. вещество мира, из которого все возникает "не увеличивается и не уменьшается"». (Диоген Лаэртский)]

Устрани убеждение, устранится и жалоба на вред. Устрани жалобу на вред, устранится и самый вред.
[“Reject your sense of injury and the injury itself disappears.”]

Сколько досуга выигрывает тот, кто не смотрит на то, что сказал, сделал или подумал его ближний, но лишь на то, что он делает сам, чтобы соблюсти в своих действиях справедливость и благочестие!

Тот, кто мечтает о посмертной славе, упускает из виду, что каждый, помнящий о нем, сам скоро умрет, за ним последует и тот, кто унаследовал ему, и так до тех пор, пока не угаснет вся память, пройдя поколения помнивших и обреченных. Но допусти, что бессмертны помнящие о тебе и неистребима память. Что тебе до этого? Я не говорю уже, что это – ничто для умерших. Но что до похвалы живому, кроме разве имущественных выгод? Оставь же теперь заблаговременно заботы об этом суетном даре, зависящем только от людской молвы.

Всё прекрасное, чем бы оно ни было, прекрасно само по себе: похвала не входит в него составной частью. Поэтому от похвалы оно не становится ни хуже, ни лучше. Я имею здесь в виду и то, что называется прекрасным с обычной точки зрения, как, например, материальные вещи и произведения искусства. А в какой похвале могло бы иметь нужду действительно прекрасное? Не более, чем закон, не более, чем истина, не более, чем благожелательность, не более, чем порядочность. Что из всего этого прекрасно вследствие похвал или извращается благодаря порицанию? Разве смарагд от отсутствия похвалы становится хуже? А золото, слоновая кость, пурпур, мрамор, цветок, растение?

Если души продолжают существовать, то каким образом воздух из века вмещает их в себя?
– А каким образом вмещает в себе земля тела погребаемых в течение стольких веков? Подобно тому, как здесь тела, после некоторого пребывания в земле, изменяются и разлагаются, и таким образом очищают место для других трупов, точно также и души, нашедшие прибежище в воздухе, некоторое время остаются в прежнем виде, а затем начинают претерпевать изменения, растекаются, становятся причастными мировому огню, семенообразному логосу Целого, и таким образом уступают место вновь прибывающим. Вот что можно ответить при предположении, что души продолжают существовать. Следует поразмыслить не только над числом погребаемых трупов, но и над числом живых существ, ежедневно поедаемых нами и другими плотоядными животными. А в каком количестве они уничтожаются и как находят свою могилу в телах тех, кому они были на потребу? И однако места для них хватает, ибо они преосуществляются в кровь и принимают свойства воздуха или огня*.

[*Марк Аврелий не разделяет ни взглядов Платона на индивидуальное бессмертие души, ни Аристотеля на бессмертие разумной души, ни учения пифагорейцев о метемпсихозе – переселении душ. Но его представления существенно отличаются и от представлений Эпикура о полном распаде души, состоящей из мельчайших атомов. С точки зрения стоиков, и в особенности самого Марка Аврелия, душа – часть разумного Целого, мирового разума, разлитого по всей вселенной, с которым она и сливается через некоторое время после освобождения от телесной оболочки. Она – неуничтожимое семя Всемирного Логоса, обреченное на вечные изменения.]

...бóльшая часть того, что мы говорим и делаем, не необходимо, и если бы кто-нибудь обошелся без этого, то был бы богаче досугом и беднее треволнениями. Поэтому в каждом отдельном случае следует спрашивать себя: «Относится ли это к числу необходимого?» И устранять следует не только не необходимые поступки, но и не необходимые представления, ибо за ними-то и следуют праздные поступки.

«Если хочешь достичь душевного спокойствия, – говорит философ, – то ограничь свою деятельность немногим». Но не лучше было бы сказать – необходимым.

Случилось с тобой что-нибудь? Прекрасно. Всё случающееся с тобой было изначально суждено тебе и сопряжено с тобой в силу устройства Целого. Вообще же жизнь мимолетна, надо разумно и справедливо использовать настоящее. Не предавайся излишествам и в часы досуга.

[*Когда Антисфен показал Сократу дыру в своем плаще, учитель заметил, что сквозь нее просвечивает Антисфеново тщеславие. Сохранилось немало анекдотов о бесстыдном поведении киников, устраивавших случки по собачьему образу на виду у зрителей. Именно этому они и обязаны, что имя киника (циника) стало нарицательным. Хотя суть «цинизма», циничного отношения к людям и обществу прямо противоположны доктрине кинической добродетели, основанной на желании освободить себя и общество от увлечения ложными благами в ущерб добродетели.

**Клеанф из Асса, ученик Зенона Китийского. Возможно, что слова «меня наука не кормит» и относятся к этому философу, работавшему водоносом и батраком во время учебы у Зенона. Оборванный, грязный, бывший кулачный боец, носивший воду, копавший землю вызывал у многих насмешки. Его считали едва ли не тупоумным, но именно он создал немало сочинений, развивших идеи учителя, а после его смерти стал признанным главой философской школы стоиков. Он и умер оставаясь верным себе. Когда врачи запретили ему есть грубую пищу на три дня из-за болезни десен, философ так пристрастился к диете, что продолжил ее до своей кончины. Известно, что так же поступил и сам Марк Аврелий в последние дни своей жизни.]

Окинь мысленным взором хотя бы времена Веспасиана, и ты увидишь все то же, что и теперь: люди вступают в браки, взращивают детей, болеют, умирают, ведут войны, справляют празднества, путешествуют, обрабатывают землю, льстят, предаются высокомерию, подозревают, злоумышляют, желают смерти других, ропщут на настоящее, любят, собирают сокровища, добиваются почетных должностей и трона. Что сталось с их жизнью? Она сгинула. Перенесись ко временам Траяна: и опять все то же. Опочила и эта жизнь. Взгляни, равным образом, и на другие периоды времени в жизни целых народов и обрати внимание на то, сколько людей умерло вскоре по достижении заветной цели и разложилось на элементы.

Слова, бывшие некогда обычными, теперь нуждаются в пояснении. То же и с именами некогда прославленных мужей, как Камилл, Цезон, Волез, Леоннат; скоро та же участь постигнет и Сципиона, и Катона, затем Августа, а потом очередь и Адриана, и Антонина...
[Не все названные имена возможно идентифицировать с достаточной точностью. Возможно, Фурий Камилл (V-IV вв. до н.э.), которого называли «вторым основателем Рима»].

Все краткотечно и вскоре начинает походить на миф, а затем предается и полному забвению. И это я говорю о людях, в свое время окруженных особенным ореолом. Что же касается остальных, то стоит им испустить дух, чтобы «не стало о них и помину» [Гомер. Одиссея]. Что же такое вечная слава? – Сущая суета.

«Человек – это душонка, обремененная трупом», как говорил Эпиктет.
“You are a little soul carrying about a corpse, as Epictetus used to say.”

Всё происходящее так же обычно и известно, как роза весной и виноград осенью. Таковы и болезнь, и смерть, и клевета, и злоумышление, и все то, что радует или огорчает глупцов.

Всегда размышляй о том, сколько умерло врачей, хмуривших чело над ложем больного, сколько математиков, гордившихся своими предсказаниями смерти другим людям, сколько философов, распространявшихся о смерти и бессмертии; сколько воителей, загубивших множество людей, сколько тиранов, пользовавшихся своей властью над чужой жизнью с таким высокомерием, точно они сами были бессмертны.
Сколько погибло целых городов, как Геликия, Помпеи, Геркуланум [Геликия – город в Ахайе (Греция), затопленный в 373 г. до н.э. Помпеи и Геркуланум – города Италии, погибшие в 79 р. н.э. в результате извержения Везувия] и бесчисленное множество других.
Вспомни и тех, кого ты знал лично: один хоронит одного, другой – другого, а затем умирают и сами – и все это в течение краткого промежутка времени. Смотри на все человеческое, как на мимолетное и кратковечное – то, что было вчера еще в зародыше, завтра уже мумия или прах.
Итак, проведи оставшийся момент времени в согласии с природой, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива: славословя природу, ее породившую, и с благодарностью к произведшему ее древу. Будь подобен скале: волны беспрестанно разбиваются о нее, она же стоит недвижимо, и вокруг нее стихают взволнованные воды.

Всё мимолетно: и тот, кто помнит, и то, о чем помнят.

Не забывай при всяком событии, повергающем тебя в печаль, опираться на основную мысль: «Не событие это является несчастьем, а способность достойно перенести его – счастьем».

Одни люди, сделав кому-нибудь одолжение, склонны требовать от него признательности. Другие не склонны к этому, но в глубине души считают его своим должником и отдают себе отчет в том, что они сделали. Есть, наконец, и такие, которые не думают об этом. Они подобны лозе, приносящей виноград и ничего не требующей после того, как произведет свой плод: так бегает лошадь, так выслеживает собака, так собирает мед пчела. Человек, сделавший добро, не кричит об этом, а переходит к другому делу, как лоза, которая в урочное время должна вновь принести виноград.

Молитва афинян: «Пролейся, пролейся дождем, благодатный Зевс, над пашнями и полями афинскими». Или вообще не следует молиться, или молиться с такой простотой и благородством.

Наше согласие с чем-нибудь не есть нечто неизменное. Где, в самом деле, человек, не менявший своих взглядов? Перейди теперь к окружающим тебя предметам: как все кратковечно и мимолетно, как легко может стать достоянием распутника, блудницы или разбойника! Присмотрись, далее, к нравам твоих современников: с трудом можно ладить даже с самый уживчивым из них, чтобы не сказать, что кое-кто еле выносит самого себя. Я отказываюсь понять, что в этом мраке, в этой грязи, при такой текучести и материи, и времени, и движения, и движимого могло бы еще стать предметом почитания или вообще серьезного отношения.

Какое употребление делаю я теперь из моей души? Вот вопрос, который следует себе ставить во всяком положении и исследовать далее, что происходит с тою частью моего существа, которую называют руководящей. Чья душа теперь у меня? Не ребенка ли? Не юноши ли? Не слабой ли женщины, или тирана, или скота, или дикого зверя?
[Здесь можно усмотреть некоторый след учения пифагорейцев о переселении душ («метемпсихоза»), хотя сам Марк Аврелий не был его приверженцем. Характерно, что он никогда не рассматривает какое-либо философское учение как непререкаемую истину, в т.ч. и стоическое, а видит в их положениях более или менее приемлемые гипотезы, опираясь на более предпочтительную, с его философской точки зрения. Вопрос о посмертной судьбе души всегда волновал Марка Аврелия и он не раз возвращается к нему в своих размышлениях].

Ни с кем не случается ничего такого, чего он не в силах был бы вынести.

[...идея Марка Аврелия об автономии души от внешних воздействий, хотя и связанной токами разума с телом, которым она способна руководить. Как ни далеки эти взгляды от современных научных представлений, в них содержится гениальная догадка об определенной автономии человеческой психики, для которой все внешние впечатления являются лишь своего рода строительным материалом. Представления поздних стоиков о божественной сущности души близки и христианству, хотя стоики отрицали индивидуальное бессмертие души.]

Не позволяй порывистости или медлительности твоих движений воздействовать на господствующую часть души. Оберегай ее от внешнего влияния, ограничивая движения членов тела их пределами*. Если же движение сообщается душе другим путем, посредством телесных органов чувств, то в таком случае не нужно пытаться противодействовать ощущению, ибо оно существует согласно природе. Ведь господствующее начало не может ограничиваться лишь убеждением в добре и зле.

[*Марку Аврелию нельзя отказать в гениальности прозрения многих положений современной психологии. Только в сравнительно недавнее время удалось доказать, что движения членов тела не только вызываются и контролируются нервной системой, но и могут оказывать обратное воздействие на высшую нервную деятельность, вызывая различные душевные состояния или расстраивая психику. В этом отношении Марка Аврелия можно, в прямом смысле, назвать предшественником интроспективной психологии, широко использующей методы углубленного самонаблюдения и самовнушения. Такой подход к человеку и его подлинным психическим возможностям сближает Марка Аврелия и с древнеиндийскими мыслителями, и чань-буддистами Китая.]

Перевод с древнегреческого под общей редакцией А. В. Добровольского с примечаниями Б. Б. Лобановского
- источник; в квадратных скобках - примечания 

Жизнь – борьба и странствие по чужбине / Marcus Aurelius. Meditations

«Размышления» – это личные записи римского императора Марка Аврелия Антонина (121-180), сделанные им в 70-е гг. II в. н.э.

Перевод с древнегреческого под общей редакцией А. В. Добровольского с примечаниями Б. Б. Лобановского
источник; в квадратных скобках - примечания

...я пишу письма простым слогом... Я всегда готов к снисхождению и примирению с теми, кто в гневе поступил неправильно, оскорбительно, едва они сделают первый шаг к восстановлению наших прежних отношений. Я стараюсь вникнуть во все, что читаю, не довольствуясь поверхностным взглядом, но не спешу соглашаться с многоречивыми пустословами.

...способность терпеливо сносить невежество, верхоглядство, самомнение и ладить со всеми.

...я научился воздержанию от упреков и обидных замечаний тем, кто допускал варваризмы, коверкание и неблагозвучность речи, предлагая им надлежащие выражения в форме ответа, подтверждения или совместного разбора самого предмета, а не оборота речи, либо посредством другого уместного приема напоминания.

...что тирания влечет за собой клевету, изворотливость, лицемерие, и что, вообще, люди, слывущие у нас аристократами, отличаются бессердечием и черствы душой.

...самообладание, неподатливость чужим влияниям, бодрость в трудных обстоятельствах, в том числе и болезнях...

У него я научился ничему не удивляться, не поражаться [правило стоического миросозерцания, требовавшего душевной невозмутимости], ни в чем не спешить и не медлить, не теряться, не предаваться унынию, не расточать излишние похвалы, вызывающие позднее гнев и подозрительность, а быть снисходительным, оказывать благодеяния, чуждаясь лжи, имея в виду непоправимость содеянного, а не запоздалые исправления.

Благодаря отцу – прекращение любовных дел с мальчиками и преданность общественным делам.

Всем тем, что делает жизнь легкой – а это судьба давала ему в изобилии, – он пользовался и скромно, и вместе с тем охотно, так что он спокойно брал то, что есть, и не нуждался в том, чего нет.

О своем теле он заботился надлежащим образом, не как какой-нибудь жизнелюбец и не напоказ, однако и не пренебрегал им, чтобы благодаря уходу за телом как можно меньше нуждаться в медицине, во внутренних и наружных лекарствах.

К моему отцу подошло бы то, что рассказывают о Сократе – о его умении и воздерживаться и наслаждаться, в то время как большинство не в состоянии воздерживаться, не предаются наслаждениям.

...ничто уже не мешает мне жить согласно природе [основное правило стоиков. Природа – философская категория стоицизма, обозначающая, в данном контексте, связь «природы» человека с космическим миропорядком].

Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Эти свойства проистекают от незнания ими добра и зла. Я же, познавший прекрасную природу добра и постыдную – зла, понимаю и природу тех, кто заблуждается. Я защищен знанием от их зла. Они не могут вовлечь меня во что-либо постыдное. Но нельзя и гневаться и ненавидеть тех, кто мне родственен. Мы созданы для совместной деятельности, как ноги и руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэтому противодействовать друг другу – противно природе; а досадовать и чуждаться таких людей и значит им противодействовать».

[С точки зрения стоической концепции мироздания, все элементы вселенной связаны взаимным влечением друг к другу – симпатией. Этим обусловлено и представление о равенстве и родственности по духу всех людей – граждан космического Града. Противодействие одного человека другому является, таким образом, нарушением основного закона природы, на которое не может пойти человек, обладающий подлинным знанием.]

Чем бы я ни был, я только немощное тело, слабое проявление жизненной силы и господствующего начала*.
[*Жизненная сила, дыхание, по учению стоиков, – проявление в живых существах мирового творящего огня – пневмы. Марком Аврелием термин употреблен в уменьшительном значении, указывающем на малую часть этой вселенской силы.
Блаженное, самодостаточное состояние, независимое от внешних вещей и низменных страстей – автаркия – цель мудреца-стоика, которому достаточно самого себя. Нельзя не заметить определенной близости представлений античных стоиков (с III в. до н.э.) о «пневме» с «праной» древних индийских упанишад (VIII-VI вв. до н.э.), которая обозначает «душу», «дыхание» и «мышление». С другой стороны, состояние стоической «автаркии» во многом близко к буддийскому представлению о «нирване». Поэтому текст Марка Аврелия, с его постоянными повторами и «обработками» одной мысли, можно рассматривать как своеобразную медитацию].

Оставь книги, не отвлекайся от дела, время не терпит.
[Ряд исследователей считает эту фразу позднейшей вставкой. По нашему мнению, она вполне могла принадлежать самому Марку Аврелию, поскольку в тексте довольно часты эмоциональные сентенции автора, противоречащие порой ранее высказанной мысли].

Пренебреги своим телом, как будто ты при смерти. Оно лишь кровь да кости, бренное плетение нервов, жил и артерий.

Умерь жажду книжного знания, чтобы не роптать, когда придет смерть.
Уходя из жизни, храни спокойствие духа, воздав богам искреннюю, сердечную благодарность.

Пусть не рассеивает тебя приходящее к тебе извне! Создай себе досуг для того, чтобы научиться чему-нибудь хорошему и перестать блуждать без цели.
Следует беречься также и другого тяжкого заблуждения. Ведь безумны люди, которые всю жизнь без сил от дел и не имеют все-таки цели, с которой они сообразовали бы всецело все стремления и представления.

...неизбежно будет несчастен тот, кто не следит за движениями собственной души.

Смерть и жизнь, слава и бесчестье, страдание и наслаждение, богатство и бедность – всё это одинаково выпадает на долю как хорошим людям, так и дурным. Всё это не прекрасно и не постыдно, а следовательно не благо и не зло.

Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею? Итак, следует помнить о двух истинах. Во-первых: всё от века равно самому себе, пребывая в круговороте, и потому вполне безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, или двести, или же бесконечное время. Во-вторых: наиболее долговечный и умерший, лишь начав жить, теряют, в сущности, одно и то же. Настоящее – вот всё, чего можно лишиться, ибо только им и обладаешь, а никто не лишается того, чем не обладает.

Как быстро всё исчезает: самые тела в мире, память о них в вечности! Каково всё воспринимаемое чувствами, в особенности то, что манит нас наслаждением, или отпугивает страданием, или прославляется тщеславием? Как всё это ничтожно, презренно, низменно, бренно и мертво! Вот на что следует направить способность мышления.

Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение – смутно; строение всего тела – бренно; душа – неустойчива; судьба – загадочна; слава – недостоверна. Одним словом, всё, относящееся к телу, подобно потоку, относящееся к душе – сновиденью и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине; посмертная слава – забвение.
Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме философии. Философствовать же – значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его действиях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия; чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в удел он смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а самое главное – чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из которых слагается каждое живое существо. Но если для самих элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их общего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным.

Следует обратить внимание и на то, что нечто привходящее и изменчивое в произведениях природы обладает особой привлекательностью и заманчивостью*. На печеном хлебе местами появляются трещинки. Эти расщелины чужды основной цели искусства пекаря, но они придают хлебу особенно аппетитный вид. Плоды смоковницы лопаются, достигнув наибольшей зрелости, а в переспелых маслинах самая близость гниения сообщает какую-то особую прелесть плоду. Низко склоненные колосья, хмурое чело льва, пена, бьющая из пасти вепря, и многое другое, далеко не привлекательное сама по себе, сопутствуя тому, что произведено природой, усиливает общее впечатление. Всё это влечет к себе человека, обладающего особой восприимчивостью и более глубоким пониманием сущности Целого. Вряд ли он сможет не почувствовать важность подобных явлений, всегда сопутствующих деятельности природы. На пасти живых зверей он будет смотреть с не меньшим восхищением, чем на изображения, подражающие природе, которые созданы художниками и ваятелями. Проникновенным взглядом он сумеет распознать не только красоту времени расцвета, но и особую красоту старца, старухи, привлекательность ребенка. И много есть такого, что доступно не всякому, а открывается лишь тому, кто действительно сблизился с природой и ее делами.
[*Это уникальный образец эстетической мысли поздней античности. До Марка Аврелия никто из мыслителей древности не обращал столь пристального внимания на что, что современные мастера назвали фактурой. Латинский термин, обозначавший обработку поверхности, приобрел в современном искусстве именно то значение, которое сумел описать Марк Аврелий. Интуитивно это понимали этрусские мастера и римские создатели скульптурных портретов III – нач. IV вв. Но теоретики того времени были далеки от понимания художественного смысла явления. В своем остром видении окружающего император-философ гораздо ближе к XX веку, нежели к своим современникам и предшественникам.]

Гиппократ* , исцелив множество болезней, сам заболел и умер. Халдеи** предсказали многим смерть, а затем и их самих судьба настигла. Александр, Помпей, Гай Цезарь***, разрушив дотла столько городов и умертвив в боях десятки тысяч всадников и пехотинцев, в конце концов и сами расстались с жизнью. Гераклит****, столько рассуждавший о всемирном пожаре, умер от водянки; не помог ему и коровий помет, которым он был намазан. Демокрита заели паразиты, Сократа***** убили тоже своего рода паразиты.
Но какой вывод из всего этого? Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани: пора слезать. Если тебя ждет другая жизнь, то, так как боги вездесущи, они будут и там. Если же это будет состояние бесчувственности, то тебе не придется более терпеть от страданий и наслаждений и служить оболочке, которая хуже того, кто у нее в плену. Ибо последний есть разум и гений, оболочка же – прах и тлен.

[*Гиппократ (ок. 460 – ок. 370 гг. до н.э.) – врач, реформатор античной медицины, выдвинувший положение о моральной ответственности врача.
**Халдеи – семитические племена Южной Месопотамии; в данном случае – жрецы и маги Нововавилонского царства, которые славились как астрологи и предсказатели
***Александр, Помпей, Гай Цезарь - Александр Македонский (356-323 гг. до н.э.) – царь Македонии с 336 г. до н.э., завоеватель, создавший мировую державу, которая распалась после его смерти. Со времени завоеваний Александра Македонского начинается эпоха эллинизма.
Помпей Гней, прозванный Великим (106-48 гг. до н.э.) – римский полководец, боролся против Цезаря, был убит в Египте.
Цезарь Гай Юлий (102 или 100 – 44 гг. до н.э.) – полководец, выдающийся писатель. После разгрома Помпея – глава римского государства. Убит в результате заговора.
****Гераклит Эфесий (кон. VI – нач. V вв. до н.э.) – философ ионийской школы. Его учение о Мировом огне, который есть душа и разум (логос), оказало влияние на стоиков. Диоген Лаэртский передает рассказ о том, что, заболев водянкой, Гераклит закопался в бычьем навозе в хлеву, теплотою навоза надеясь испарить дурную влагу. Однако и в этом не найдя облегчения, он скончался в возрасте 60 лет.
*****Демокрит из Абдер (460 – 371/70 или 361 гг. до н.э.) – философ, создатель атомистической теории. Считал высшим благом достижение блаженства путем обуздания желаний и умеренного образа жизни. Он всегда стремился выглядеть веселым, и современники называли его "смеющимся философом". О конце жизни Демокрита существует много анекдотических рассказов, но Диоген Лаэртский сообщает, что философ тихо скончался, прожив более ста лет. Возраст Демокрита несколько преувеличен. Римский поэт и философ Лукреций Кар (96 г. до н.э. – 55 г. н.э.) передает рассказ о самоубийстве Демокрита, почувствовавшего приближение старческого слабоумия.
Сократ (469 – 399 гг. до н.э.) – один из самых известных философов античности. Марк Аврелий имеет в виду доносчиков («сикофантов»), непостоянных в своих мнениях и эмоциях, афинских граждан и судей, вынесших в 399 г. до н.э. смертный приговор Сократу по несправедливому обвинению в отрицании богов, признанных городом, введении "новых божественных существ" и совращении молодежи. Это было едва ли не "важнейшим актом" вновь пришедшей к власти афинской демократии. Несмотря на уговоры друзей, Сократ отказался спасти свою жизнь бегством из тюрьмы, подтвердив мысль, высказанную в речи на суде: «Только и на этот раз я опять доказал не словом, а делом, что мне смерть, попросту говоря, нипочем, а вот воздерживаться от всего несправедливого и нечестивого – это для меня все». (Платон, Апология Сократа). Непоколебимая твердость моральных устоев Сократа была особенно близка Марку Аврелию.]

Не расточай остатка жизни на мысли о других, если только дело не идет о чем-либо общеполезном. Ведь раздумывая о том, кто что делает и ради чего он это делает, кто что говорит, замышляет и предпринимает, ты упускаешь другое дело: всё подобное отвлекает от забот о собственном руководящем начале. Надлежит удалять из своих представлений всё бесцельное и праздное, а в особенности все, внушаемое любопытством и злобой.

Не облекай свою мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием.

...следует быть исправным, а не исправляемым.

...самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Настоящее – вот все, чего можно лишиться, ибо только им и обладаешь, а никто не лишается того, чем не обладает.

...каждый живет лишь настоящим, ничтожно малым моментом; все же остальное или уже прожито, или покрыто неизвестностью. Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет, ничтожна и самая долгая слава посмертная: она держится лишь в нескольких кратковечных поколениях людей, не знающих и самих себя, не то что тех, кто уже давно опочил.

Пора угомониться. Иначе тебе не придется прочесть ни твоих воспоминаний, ни деяний древних римлян и греков, ни тех отрывков из писателей, которые ты отобрал себе под старость! Итак, спеши к цели и, оставив пустые надежды, сам, пока еще не поздно, приди себе на помощь, если только ты сколько-нибудь заботишься о самом себе.

Люди ищут для себя уединения поближе к простой сельской жизни, где-нибудь на берегу моря или в горах. Ты тоже мечтаешь о чем-нибудь подобном, между тем это явное недомыслие: ведь есть возможность в любое время уединиться в самом себе. Нигде человек не уединяется так спокойно и безмятежно, как в своей собственной душе. Особенно тот, у кого есть внутри нечто такое, во что стоит только пристально вглядеться, как сейчас же станет легче. Это облегчение, по-моему, ни что иное, как душевная благоустроенность. Вот этому уединению ты и предавайся постоянно, таким образом обновляя себя.

Ведь что тебе тягостно? Испорченность людей? Но если ты поразмыслишь над тем, что разумные существа рождены друг для друга, что терпение входит в понятие справедливости, что люди заблуждаются лишь невольно, и сколько людей враждовавших, подозревавших, ненавидевших, сражавшихся уже умерло и обратилось в прах, – тогда ты перестанешь огорчаться.

[Эпикур (341-270 гг. до н.э.) – древнегреческий философ, глава философской школы, основанной в 306 г. до н.э. Он писал, что существует бесконечное количество разнообразных миров, возникающих и гибнущих в результате стихийного столкновения и разъединения атомов. В пространстве между мирами обитают бессмертные и счастливые боги, равнодушные к существованию миров и людей. Познание этого, по мнению Эпикура и его последователей, освобождает человека от страха, суеверий, поклонения богам. Душа, состоящая из тончайших атомов, исчезает без следа, разлагаясь на отдельные частицы. На этих представлениях основывалось и этическое учение Эпикура. Целью жизни представлялось достижение блаженства, счастья и удовольствия. Этические положения самого Эпикура были далеки от гедонизма некоторых его последователей, проповедовавших чувственные наслаждения и по-своему воспринявших тезис философов-киренаиков: добродетель – это способность наслаждаться (отсюда – искаженное представление об эпикуреизме). С точки зрения самого Эпикура, наиболее устойчивы и предпочтительны духовные удовольствия, приводящие, благодаря разуму, в согласие (симметрию) все лучшие качества человека. Его идеал – достижение душевного равновесия и невозмутимости, его девиз: «живи уединенно!».
Из 300 произведений Эпикура сохранились отдельные фрагменты.]

Заботься о деле, которым сейчас занят, чтобы выполнить его достойно римлянина и мужа, с полной серьезностью, искренностью, с любовью к людям и справедливостью. Отстрани от себя иные побуждения.

Марк Аврелий (121 – 180 AD). Размышления
источник

Был школьник, а теперь он слесарь.../ Dmitri Prigov

* * *
Выходит слесарь в зимний двор
Глядит: а двор уже весенний
Вот так же как и он теперь —
Был школьник, а теперь он слесарь
А дальше больше — дальше смерть
А перед тем — преклонный возраст
А перед тем, а перед тем
А перед тем — как есть он слесарь

* * *
Зверь сидит и горько плачет
Кармы над неразберицей –
В следущем рожденьи, значит
Предстоит ему родиться
Человеком полуголым
И с душою поразимой
Прожигаемой глаголом
Совестью невобразимой –
Страшно!

Дмитрий Пригов

мизантропическое/ Thomas Kempis

Фома Кемпийский: «Чем больше я бываю среди людей, тем меньше чувствую себя человеком».

«Место перемените, а лучше вам не станет», – гласит «Подражание Христу» [католический богословский трактат Фомы Кемпийского].

*
Фома Кемпийский (Thomas Kempis, настоящее имя Томас Хамеркен или Хеммерляйн) (ок. 1380–1471), немецкий монах и священник, духовный воспитатель, предполагаемый автор книги О подражании Христу (De imitatione Christi). Латинский вариант его имени указывает на город Кемпен близ Дюссельдорфа, где он родился ок. 1380.
Фома получил образование в Девентере (Голландия), в школе братьев общинной жизни - религиозного общества, незадолго до этого созданного Геертом Гроотом. В возрасте 20 лет поступил в соседний монастырь в Зволле, основанный по инициативе Гроота в качестве своего рода духовного центра возглавляемого Гроотом движения. Здесь Фома почти безотлучно прожил до самой своей кончины в возрасте 92 лет.

O. Henry forever

“The magi, as you know, were wise men — wonderfully wise men — who brought gifts to the Babe in the manger. They invented the art of giving Christmas presents. Being wise, their gifts were no doubt wise ones, possibly bearing the privilege of exchange in case of duplication. And here I have lamely related to you the uneventful chronicle of two foolish children in a flat who most unwisely sacrificed for each other the greatest treasures of their house. But in a last word to the wise of these days let it be said that of all who give gifts these two were the wisest. O all who give and receive gifts, such as they are wisest. Everywhere they are wisest. They are the magi.”

― O. Henry, The Gift of the Magi (1905)

О.Генри - Дары волхвов (1905)

Консьюмеризм победил/ Yuval Harari - Sapiens, part 2

см. начало выписок из книги

В отличие от чуждых непоследовательности законов физики, всякий порядок, установленный человеком, несет в себе внутренние противоречия. Культура постоянно стремится эти противоречия снять — так происходит непрерывный процесс перемен.

...средневековая европейская аристократия верила и в христианские догматы, и в идеалы рыцарства. С утра аристократ отправлялся в церковь и благоговейно выслушивал проповедь. «Суета сует, — возглашал с амвона священник, — и всяческая суета. Богатства, роскошь и почести — опасные искушения. Отвернитесь от них и следуйте по стопам Христа. Подражайте Его кротости, избегайте неумеренности и насилия, а если вас ударят — подставьте другую щеку». Вернувшись домой в тихой задумчивости, вассал облачался в бархат и шелка и спешил на пир в замок своего господина. Там рекой лилось вино, менестрели воспевали любовь Ланселота и Гвиневры, гости обменивались сальными шутками и изобилующими кровавыми подробностями военными историями. «Лучше умереть, чем жить в позоре! — восклицали бароны. — Когда задета честь, смыть оскорбление может только кровь. Что может быть приятнее, чем видеть, как бегут перед тобой враги, как их прелестные дочери трепещут в страхе у твоих ног?»
Парадокс так и не был полностью разрешен.

Со времен Французской революции в мире постепенно распространялись идеалы равенства и личной свободы. Но эти две ценности опять-таки вступают в противоречие. Равенство можно обеспечить, только ограничив свободу тех, кому повезло больше, чем прочим. А если гарантировать каждому гражданину полную свободу поступать так, как вздумается, — на том равенство и закончится. Политическую историю мира с 1789 года можно представить как ряд непрерывных попыток разрешить это противоречие.

Стабильность — это заповедник для тупиц.

Поскольку неразрешимые дилеммы, напряженность, конфликты — соль любой культуры, человек в любой культуре вынужден сочетать противоречивые убеждения и разрываться между несовместимыми ценностями. Это вездесущее состояние, и оно давно получило имя: когнитивный диссонанс. Многие считают когнитивный диссонанс фатальным изъяном человеческой психологии, но на самом деле это важное свойство человека. Если бы человек не мог сочетать противоречивые убеждения и ценности, то едва ли было бы возможно создание и развитие какой бы то ни было культуры.

...ищите в исламской культуре «ловушку-22», те точки, где правила сталкиваются друг с другом и стандарты накреняются. Когда вы увидите, как мусульмане разрываются между двумя абсолютными императивами, тогда-то вы и начнете их понимать.

Никакое общественное животное не способно думать об интересах всего вида. Шимпанзе не тревожится об участи всех шимпанзе, улитка не шевелит рожками, голосуя за депутатов всемирной ассамблеи улиток, ни один альфа-лев не мечтает стать королем-львом, и на улье не висит лозунг: «Рабочие пчелы всех стран — соединяйтесь!». После когнитивной революции Homo sapiens и в этом отношении повел себя необычно. Человек научился сотрудничать с совершенно незнакомыми ему людьми, видеть в них друзей и даже братьев. Но братство не было всеохватывающим. В соседней долине или там, за горой, по-прежнему обитали «они».

У денег есть еще более темная сторона. Они, конечно, формируют доверие между незнакомцами, но доверие вкладывается не в людей, не в общество, не в святыни и ценности, а в сами деньги. Мы поверили не человеку (соседу или чужаку), — мы поверили в монеты, которыми он посверкал перед нами. Закончатся у него деньги — закончится и доверие. По мере того как деньги размывают плотины родства и соседства, религии и государства, мир превращается в глобальный бессердечный рынок.

Эволюция одарила Homo sapiens, как и всех социальных млекопитающих, ксенофобией. Сапиенсы заведомо делят человечество на своих и чужих. Свои — такие же, как ты да я, они говорят на одном языке с нами, разделяют нашу веру и обычаи. Свои отвечают друг за друга и не отвечают за чужих. Разграничение соблюдается всегда, мы и они не соприкасаемся и ничем друг другу не обязаны. Мы не хотим видеть их на нашей земле и не желаем знать, что происходит на их территории. Да и люди ли они вообще?

Согласно традиционному политическому учению Китая, источником всякой законной власти на Земле является Небо (Тянь): Небо выбирает самого достойного человека или наилучшую семью и выдает им «Небесный мандат». Этот человек или семья правят Поднебесной на благо всем подданным. Таким образом, законная власть по определению распространяется на всю страну и даже на весь мир: без мандата Неба нельзя править даже отдельным городом, но, получив такой мандат, властитель обязан позаботиться о том, чтобы распространить справедливость и гармонию на весь свет. Мандат небес не выдается одновременно нескольким кандидатам, то есть существование многих независимых государств немыслимо. Первый властелин объединенной Китайской империи Цинь Шихуанди хвалился, что «во всех шести направлениях вселенной все принадлежит императору... всюду, где есть след человека, нет никого, кто бы не стал подданным императора... его благостыня распространяется даже на быков и лошадей. Нет человека, кому бы это не пошло во благо. Каждый в безопасности под собственной кровлей».
Небесный мандат выдавался императору не затем, чтобы он эксплуатировал весь мир, но чтобы он просвещал человечество.

...религиозные войны между католиками и протестантами, опустошавшие Европу в XVI и XVII веках. Обе враждующие стороны признавали божественность Христа и Евангелие милосердия и любви. Однако по поводу свойств этой любви они расходились во мнениях. Протестанты считали божественную любовь настолько всеохватывающей, что Господь воплотился в человеке и отдал свое тело на пытки и казнь, искупив таким образом первородный грех и открыв врата Рая перед всеми, кто исповедует веру в Христа. Католики считали веру необходимой, но недостаточной: чтобы заслужить рай, христиане должны также участвовать в церковных обрядах и делать добрые дела. Протестанты не принимали концепцию католиков и стояли на том, что она умаляет величие Бога и его любовь: если человек думает, что его посмертная участь зависит от его собственных добрых дел, он преувеличивает собственную значимость и принижает страдания Христа на кресте и любовь Бога к человечеству.
Эти богословские споры привели к такому ожесточению, что в XVI и XVII столетиях католики и протестанты истребляли друг друга десятками и сотнями тысяч. 23 августа 1572 года французские католики, так ценившие добрые дела, напали на французских протестантов, которые большее значение придавали Божьей любви к людям. За сутки в этой резне, запомнившейся под именем Варфоломеевской ночи, погибло от пяти до десяти тысяч протестантов. Услышав эту новость, папа римский возликовал, назначил праздничный молебен и заказал Джорджо Вазари фреску, которая должна была увековечить сцены убийств (сейчас это помещение Ватикана закрыто для посетителей). За сутки от рук христиан погибло больше христиан — пусть и иной конфессии, — чем за всю историю гонений в Римской империи.

Монотеисты оказались гораздо более фанатичными и склонными к миссионерству, чем политеисты.

Страдая от головной боли, следует обратиться к святому Агапию, а при зубной боли нужно не к нему, а к святой Аполлонии. Христианские святые не просто похожи на старых языческих богов — это те же самые боги, в новом обличии.

Монотеистам требуется довольно сложная интеллектуальная эквилибристика, чтобы объяснить, почему всеведущий, всемогущий и благой Бог допускает столько зла и страданий. Лучше всего в качестве объяснения прижилась концепция свободной воли.

Казалось бы, для монотеизма это нонсенс: зачем разделять душу и тело, материю и дух? И с какой стати материя и тело — это грех? Ведь все создано единым благим Богом. Но монотеисты подпадали под обаяние подобных дихотомий, ведь те помогали разрешить проблему зла, и постепенно такие противопоставления превратились в краеугольный камень и христианской, и мусульманской философии. Вера в рай, являющийся царством доброго бога, и ад, где правит его злой «двойник», — тоже дуалистического происхождения. В Ветхом Завете нет и следа подобных представлений, как нет и утверждения, что души людские продолжают жить после смерти тела. На самом деле монотеизм складывался как пестрая смесь монотеистических, дуалистических, политеистических и анимистических убеждений под объединяющим лозунгом единобожия. Обычный христианин чаще всего верит в монотеистического единого Бога, в дуалистического дьявола, в политеистических святых и анимистические привидения.

В современную эпоху появились многие новые религии «законов природы», такие как либерализм, коммунизм, капитализм и нацизм. Эти учения не любят, чтобы их называли религиями: они, мол, идеологии. Но это лингвистические тонкости. Поскольку религией мы называем систему норм и ценностей, основанную на вере в высший, не от человека, порядок, то коммунизм следует считать религией с таким же правом, что и ислам.

Пациентов психбольниц в Швеции принудительно стерилизовали до 1975 года.

Как это ни называй — теория игр, постмодернизм, меметика — исторический вектор отнюдь не направлен на процветание человечества. Нет никаких причин считать, что наиболее успешные культуры были лучше для Homo sapiens. История, как и биологическая эволюция, не заботится об индивидууме. А люди, в свою очередь, обычно слишком невежественны и слабы, чтобы повлиять на ход истории себе во благо.

Хороший историк отыщет любой прецедент; но лучший историк напомнит, что такие прецеденты — лишь курьезы, усложняющие общую картину.

С XVI по XVIII век цинга унесла жизни примерно двух миллионов моряков. Никто не знал, в чем причина, и, какие бы средства ни применялись, моряки умирали. Надежда забрезжила в 1747 году, когда английский врач Джеймс Линд провел контрольный эксперимент с заболевшими моряками. Он разделил их на несколько групп и каждую лечил по-другому. Одной из групп он назначил цитрусовые — и пациенты быстро выздоровели. Линд не знал, что во фруктах есть то, чего не хватало организмам моряков; но нам теперь известно, что цингу вызывает не вирус и не бактерия, а дефицит витамина С. В ту пору рацион питания на корабле практически не включал в себя продуктов, богатых витамином С, — в дальнем плавании моряки питались галетами и вяленым мясом, а фруктов и овощей, богатых этим витамином, на борт почти не брали. Королевский флот не впечатлили опыты доктора Линда. Но они убедили Кука, и он решил доказать, что врач прав. Кук взял в плавание большой запас квашеной капусты и приказал морякам на каждой стоянке есть местные овощи и фрукты. Ни один человек из экспедиции Кука не погиб от цинги. В следующие десятилетия «диета Кука» была принята во всех флотах мира и спасла жизни множеству моряков и пассажиров.
Экспедиция Кука имела и другие, отнюдь не столь благие последствия. Кук был не только опытным моряком и географом, но и офицером. Королевское общество взяло на себя значительную часть издержек, но сам корабль был предоставлен Королевским флотом. А еще Королевский флот отправил вместе с Куком 85 хорошо вооруженных солдат и снабдил корабль пушками, мушкетами и боеприпасами. Значительная часть собранной информации — в особенности сведения по астрономии, географии, метеорологии и антропологии — имели несомненную политическую и военную ценность. Обнаружив средство от цинги, англичане получили возможность овладеть океанами и посылать армию на другой край света. Кук заявил права Британской империи на множество «открытых» им земель, в том числе Австралию. Эта экспедиция положила начало британской оккупации Юго-Западного региона Тихого океана, колонизации Австралии, Тасмании и Новой Зеландии, переселению множества европейцев на новые территории — а также гибели местных культур, и значительной части местного населения. Прошло менее ста лет после экспедиции Кука, и европейцы заселили самые плодородные земли Австралии и Новой Зеландии, отобрав их у прежних обитателей. Туземное население сократилось вдесятеро, выжившие подвергались жестокому расовому угнетению. Для аборигенов Австралии и маори Новой Зеландии экспедиция Кука стала началом катастрофы, от которой они так и не оправились.
Еще худшая участь постигла туземцев Тасмании. 10 тысяч лет они существовали в полной изоляции — а через сто лет после «открытия» Кука исчезли все, до последнего человека. Европейские колонисты сначала вытеснили их с земель, пригодных для сельского хозяйства, а потом, не пожелав оставить им даже дикие и глухие части острова, начали систематическую охоту на уцелевших. Немногочисленных пленных загнали в евангелический концлагерь, где благожелательные, но не слишком умные миссионеры попытались наставить их на путь современного мира. Тасманийцев учили чтению и письму, основам христианства и «полезным ремеслам» — как шить одежду и возделывать землю. Однако те не желали учиться. Они все время пребывали в подавленом настроении, перестали рожать детей, утратили интерес к жизни и в итоге обрели единственный выход из мира науки и прогресса — смерть.
Увы, наука и прогресс не оставили их в покое и после смерти. Телами последних тасманийцев во имя науки завладели антропологи и кураторы музеев. Трупы препарировали, измеряли, взвешивали и описывали в ученых статьях. Черепа и скелеты выставляли в музеях. Лишь в 1976 году Тасманский музей согласился предать земле скелет Труганини, последней тасманийки, умершей сотней лет раньше. Английский королевский хирургический колледж не расставался с образцами ее волос и кожи вплоть до 2002 года. Как правильно назвать экспедицию Кука: научная экспедиция под защитой военных или военный поход, в который прихватили несколько ученых? Это все равно, что спрашивать — стакан наполовину полон или наполовину пуст. И то и другое верно. Научная революция и современный империализм — неразлучные спутники. Такие люди, как Джеймс Кук и ботаник Джозеф Бэнкс, едва ли взялись бы разделить науку и империю.

Среди европейских солдат, воевавших в Африке, была популярной поговорка: «Как бы там ни было, у нас есть пулеметы, а у них нет».

В 1831 году Королевский флот отрядил судно «Бигль» для разведки берегов Южной Америки, а также Фолклендских и Галапагосских островов. Флоту эти сведения требовались для подготовки на случай войны. Капитан корабля, увлекавшийся наукой, решил, что имеет смысл прихватить с собой геолога — пусть исследует всякие месторождения, которые попадутся на пути. Однако профессиональные геологи отказались от этой чести, и капитан вынужден был пригласить 22-летнего выпускника Кембриджа Чарльза Дарвина. Дарвин учился на священника, но геология и прочие естественные науки привлекали его больше, чем Библия. Он ухватился за такую возможность, а что было дальше — известно всем. Капитан чертил свои военно-морские карты, а Дарвин собирал данные и обдумывал идеи, из которых вырастет теория эволюции.

Среди нынешних элит рассуждения о сравнительных достоинствах разных человеческих групп теперь почти всегда формулируются в терминах исторического различия культур, а не биологического несходства рас. Мы уже не говорим: «Это у них в крови», мы утверждаем: «Это в их культуре».

Консьюмеризм победил. Мы все — образцовые потребители. Мы покупаем множество вещей, которые на самом деле нам не нужны, о существовании которых мы вчера еще не подозревали. Производители намеренно создают недолговечный товар, без нужды изобретают новые модели, когда вполне годятся и старые. Но приходится покупать — чтобы «не отстать». Шопинг превратился в любимое времяпрепровождение, потребительские товары стали основными посредниками в отношениях между супругами и друзьями; религиозные праздники, то же Рождество, превратились в торжество массовых закупок. В Соединенных Штатах даже День поминовения, изначально посвящавшийся памяти павших, стал поводом для акций и распродаж. Большинство людей отмечают этот день походом по магазинам — да, защитники свободы погибли не зря.

Расцвет потребительский этики особенно ощутим на продуктовом рынке. Традиционные аграрные общества жили на грани голода. В нынешнюю эпоху изобилия главная угроза здоровью — ожирение. Причем страдают и бедняки (заполняющие желудки гамбургерами и пиццей), и богачи (которые пытаются худеть на органических салатах и фруктовых коктейлях). Каждый год население США тратит на диеты денег больше, чем нужно для прокорма всех голодающих в мире. Ожирение — двойная победа консьюмеризма: люди не сокращают потребление пищи (это бы привело к экономическому коллапсу), но сперва переедают, а затем покупают диетический продукт, таким образом вкладываясь в экономический рост дважды.

Капиталистическая и потребительская этики — две стороны одной медали, две дополняющие друг друга заповеди. Первая заповедь богача: «Инвестируй». Первая заповедь для всех остальных: «Покупай!»
Большинство прежних этических систем предлагало людям нелегкий выбор: человек мог рассчитывать на вечное блаженство, но для этого от него требовались терпимость и сострадание, он должен был освободиться от алчности и гнева, отрешиться от эгоистических интересов. Для большинства это была непосильная задача. История этики — печальная повесть о прекрасных идеалах, до которых никто не дотягивает. Большинство христиан не подражают Христу; большинство буддистов не находят в себе сил следовать Будде; при виде большинства конфуцианцев Конфуция хватил бы удар.
Сегодня большинство людей благополучно следуют капиталистическо-потребительскому идеалу. Новая этика обещает рай при условии, что богатые останутся алчными и будут стараться заработать еще больше денег, а массы дадут волю своим желаниям и будут покупать и покупать без меры. Первая в истории религия, чьи последователи делают именно то, к чему их призывают.

Промышленная революция превратила расписание и конвейер в единую матрицу практически для всех видов человеческой деятельности. Вскоре после того как фабрики навязали людям свои правила, точное расписание было принято и в школах, потом в больницах, в правительственных учреждениях, бакалейных лавках. Если смена заканчивается в 17:00, то двери местного кабака должны распахнуться в 17:02.

Политическая история XIX и XX веков выглядит непрерывной цепью разрушительных войн, чудовищных геноцидов и ожесточенных революций. Словно ребенок, в новых сапожках прыгающий из лужи в лужу, история перепрыгивает от кровопролития к кровопролитию: Первая мировая война — Вторая мировая война — холодная война; геноцид армян — Холокост — геноцид в Руанде; Робеспьер — Ленин — Гитлер.
Отчасти этот затасканный список бедствий вводит в заблуждение. Мы видим только лужи и грязь и перестаем замечать саму дорогу. Современная эпоха — свидетель не только беспрецедентного уровня насилия и жестокости, но также мира и спокойствия. «Это были лучшие времена, это были худшие времена», — писал Чарльз Диккенс о Французской революции, и его слова применимы, пожалуй, не только к самой революции, но и к эре, которую она ознаменовала.

Ядерное оружие превратило войну между сверхдержавами в коллективное самоубийство. Насилие теперь уже не поможет овладеть Землей.

В последние десятилетия психологи и биологи всерьез взялись за изучение факторов счастья. Что важнее — деньги, семья, гены или добродетели? Прежде всего нужно определить, что именно мы измеряем. Общепринятое определение счастья — «субъективное благосостояние». То есть счастье внутри меня — это либо непосредственное переживание удовольствия, либо долгосрочное удовлетворение тем, как идет моя жизнь. Если это внутреннее ощущение, как же его измерить извне? Можно попробовать опрашивать людей об их субъективном самочувствии. Психологи и биологи, когда хотят оценить уровень счастья, выдают людям анкеты и подсчитывают результаты.
Среди прочих интересных выводов получен и такой: деньги в самом деле влияют на ощущение счастья, но только до определенного предела, а далее разница стирается. Пока люди находятся в самом низу экономической лестницы, больше денег — больше счастья.
Еще одна интересная подробность: болезнь снижает уровень счастья, но источником долгосрочного огорчения она становится лишь тогда, когда причиняет мучительную и постоянную боль. В противном случае, узнав о своем хроническом заболевании — например, диабете — люди некоторое время переживают, но, если болезнь не усугубляется, адаптируются к своему новому состоянию и набирают столько же «баллов счастья», сколько и здоровые.
Семья и круг общения сказываются на уровне счастья больше, чем деньги и здоровье.
Особенно важен брак. Одно исследование за другим подтверждает прямую корреляцию между удачным браком и высоким уровнем субъективного благосостояния. Это верно независимо от экономического и даже от физического состояния человека.
Но главное открытие из всех — то, что счастье не зависит от объективных условий, от богатства, здоровья и даже от отношений, но, скорее, от взаимозависимости объективных условий и субъективных ожиданий. Пророки, поэты и философы уже тысячи лет назад осознали: важнее удовлетворение от того, что имеешь, чем вечная гонка за тем, чего хочешь. Но все же приятно, когда современное исследование, все эти данные и графики подтверждают интуитивные выводы древних.

Поскольку счастье определяется ожиданиями, два столпа нашего общества — СМИ и реклама, — сами того не желая, истощают планетарные ресурсы удовлетворения.

Возможно, недовольство третьего мира подпитывается не столько бедностью, болезнями, коррупцией и политическим давлением, сколько сравнениями со стандартами жизни в развитом мире?

Биологи считают, что нашими мыслями и эмоциями управляют биохимические механизмы, отточенные миллионами лет эволюции. Как любое состояние души, субъективное ощущение счастья определяется не внешними параметрами — жалованьем, системой отношений, политическими правами, — а сложной системой нервов, нейронов, синапсов и биологически активными веществами: серотонином, дофамином и окситоцином. Ни выигрыш в лотерею, ни покупка дома, ни повышение по службе, ни даже взаимная любовь не сделают человека счастливым. Человека делает счастливым только одно — приятное ощущение в организме. Тот, кто выиграл в лотерею или обрел любовь и скачет от радости, на самом деле бурно реагирует не на любовь и не на деньги, а на гормоны в крови, на электрические разряды в определенных участках мозга.

Естественный отбор здесь не работает: генетическая линия счастливого отшельника прервется, а набор генов двух тревожных родителей перейдет к следующему поколению. Счастье и несчастье играют роль в эволюции лишь постольку, поскольку в какой-то момент способствуют или препятствуют выживанию и воспроизводству.

Некоторые ученые сравнивают нашу биохимическую систему с кондиционером, который удерживает в помещении температуру на заданном уровне, даже когда нагрянет жара или налетит снежная буря. События могут ненадолго изменить температуру, но кондиционер обязательно восстановит статус-кво. И у людей эти «кондиционеры» тоже различаются. Одни люди от рождения обладают такой «жизнерадостной» биохимической системой, что их настроение колеблется от 6 до 10 баллов по десятибалльной шкале и чаще всего стабилизируется на отметке 8. Такой человек будет бодр и весел, даже живя в безумной столице, потеряв все деньги на бирже и заболев диабетом. У других биохимия угрюмая, настроение колеблется от 3 до 7, стабилизируется на 5. Такой пребывает в депрессии, даже когда у него вроде бы есть все: поддержка родни и друзей, миллионные выигрыши и здоровье олимпийца. Мозг этого человека попросту не приспособлен для бурного веселья, как бы ему ни везло.

Нам всё кажется: стоит сменить место работы, жениться, дописать роман, купить новую машину, выплатить ипотеку и — победа! Но получая то, чего хотели, мы не чувствуем настоящего счастья. Сколько ни покупай машин, биохимия не меняется. На короткое время стрелку можно сбить, но она непременно вернется на привычное место.

Буддизм занимается проблемой счастья, пожалуй, тщательнее, чем любая другая религия. Две с половиной тысячи лет буддисты систематически изучают суть счастья и его источники, а потому и специалисты все чаще обращают внимание на буддийскую философию и медитативные практики. Счастье в буддизме рассматривается не как субъективное ощущение удовольствия или осмысленности, а как свобода от погони за субъективными ощущениями. С точки зрения буддизма большинство людей придают слишком большое значение своим чувствам, отождествляя приятные ощущения со счастьем, а неприятные со страданием. В итоге люди стремятся получать как можно больше приятных ощущений и избегают неприятных. Но они глубоко заблуждаются: наши субъективные ощущения на самом деле лишены и субстанции, и смысла. Это скоротечные вибрации, изменчивые как океанские волны.
Погоня за субъективными ощущениями — утомительное и бессмысленное занятие, отдающее нас во власть капризного тирана. Источник страдания — не боль, не печаль и даже не отсутствие смысла. Источник страдания — сама погоня за субъективными ощущениями, которая держит нас в постоянном напряжении, растерянности, неудовлетворенности. Люди освободятся от страданий лишь тогда, когда поймут, что субъективные ощущения — всего-навсего мимолетные вибрации, и перестанут гоняться за удовольствиями. Тогда и боль не сделает их несчастными, и наслаждение не нарушит спокойствия духа. Разум пребывает в спокойном, ясном и удовлетворенном состоянии. В итоге наступает глубочайшее блаженство, какого те, кто проводит жизнь в лихорадочной гонке за приятными ощущениями, и представить себе не могут.

Юваль Ной Харари. Sapiens

См. отрывки о животных