Котам с причалов все видно.../ by Katia Margolis

В то утро дул ветер.
Лодка долго не приходила. Оказалось, что она снова забарахлила, и пока с ветеринаром Кьярой мы судорожно дозванивались друг другу с разных берегов, невозмутимый сосед, старик рыбак Анжело молча сел в свою облупленную барку и отправился выручать меня.

Кьяра же металась между телефоном, вызывая починщиков лодки, бездомными изможденными кошками, которых она поочередно вывозит с острова, лечит, стерилизует и привозит обратно, не нарушая демографический баланс колонии; маленьким полумертвым котенком, которого с почти вытекшими глазами, она подобрала за неделю до этого и выходила, практически выцарапав кошачьей материнской лапой из цепких рук верной смерти, а также остальными 300 полудикими-полуброшенными-полуголодными котами, которых, как воевода дозором, она объезжает на своей лодке, раздавая мешки корма.

Рыбаки, штопают сети, перекидываясь короткими репликами на диалекте, щурят глаза цвета венецианской воды, обнажают в улыбке белые, на фоне обветренных лиц, зубы.

Коты выбегают на причалы.
— Мой любимый черно-белый где?
— Утонул, кажется. Еще на той неделе.
Кьяра молчит. Потом добавляет уже мне:
— Он самый умный был, пытливый ум, все пробовал первым. Не боялся. Вот и пропал.

Рыбаки народ несентиментальный. Этих котов только на покосившихся мостках вокруг корзин с сетями и остатками рыбы уже штук двенадцать. А сколько еще прячется там в зарослях. Одним больше, одним меньше. А она каждого помнит в лицо.
Потом ветер стих и спустился молчаливый туман.

Где-то в доме Кьяра снова пристраивала по телефону одну из бродячих кошек в клинику, потом консультировала слепую жену Анжело, что делать с их старой собакой, обещая, если починят лодку, доплыть до Бурано сегодня же вечером послушать ей сердце и сделать укол. Все эти переговоры она ведет, то и дело выходя кормить свободной рукой остальных «своих» кошек — своих, то есть подкинутых уже непосредственно к ней под забор, которых за эти годы накопилось штук 50. Шестнадцать удалось пристроить в семьи. Остальных не бросишь...

Я рисовала. Через открытую дверь долетали звуки адажио — сначала Альбинони, а потом почему-то сразу Малер.

Музыка стихла. В этой идеальной режиссуре аккомпанемент был не нужен. Я все водила кисточкой по влажной бумаге, когда из тумана снова тихо выплыла и остановилась в нескольких шагах от берега лодка Анжело.
В ней он был не один.
Слепая жена сидела рядом, прижимая к себе какой-то сверток.
— Позови Кьяру.
Я бросилась в дом, уже все понимая.
— Катерина, прости. Пообедаем чуть позже. Умерла. Не дождалась меня. Не поедем вечером на Бурано. Сюда привезли хоронить. Они старики. Одни не справятся. Такое им горе. Пойду помогу.

[...] Котам с причалов все видно.
Каждый рассвет они провожают рыбацкую лодку, что везет шесты и сети, плавно надрезая шелковистые переливы вод. И хотя едва наметившийся водный путь смыкается почти сразу, не оставляя следов на воде, он не проходит бесследно.

via Katia Margolis

someone who doesn’t have compassion cannot be happy - Thich Nhat Hanh

Eating and drinking can be very violent to us and to the world. If we don’t know how to practice mindful eating, we can bring a lot of poisons and a lot of violence into our body and consciousness. Reading and watching television can also be very violent. This is why we have to learn to consume with mindfulness.
Mindfulness can guide us and protect our body, our mind, and the collective body and consciousness of our family and all beings on the planet. In our family we may like to sit down together and discuss how to apply nonviolence in our daily life—in our eating, drinking, and entertaining.

Eating and drinking can be a deeply spiritual act. We can eat in such a way that we nurture our compassion and understanding, and only bring into our body what is nourishing and healing. We can eat in a way that helps the energy of compassion in us to arise and grow. This is a very deep practice…
We have to eat with discernment and with mindfulness in order to be able to see clearly and keep our compassion alive.

I have learned during my life that someone who doesn’t have compassion cannot be happy. Without the energy called compassion, we’re cut off from the world. We’re not in touch with other living beings. So we eat in such a way that compassion is possible. With our awareness of nature and living beings, we can learn to produce and eat food in such a way that life around us and within us is still possible…

~ Thich Nhat Hanh

*

*

The reason we are foolish enough to make ourselves suffer and make the other person suffer is that we forget that we and the other person are impermanent. Someday, when we die, we will lose all our possessions, our power, our family, everything. Our freedom, peace, and joy in the present moment is the most important thing we have. But without an awakened understanding of impermanence, it is not possible to be happy.

~ Thich Nhat Hanh

*

*

In modern society most of us don't want to be in touch with ourselves; we want to be in touch with other things like religion, sports, politics, a book - we want to forget ourselves. Anytime we have leisure, we want to invite something else to enter us, opening ourselves to the television and telling the television to come and colonize us.

~ Thich Nhat Hanh

*

природа галлюцинаций научна и эзотерична одновременно/ Oliver Sacks on hallucinations - esquire

Нейропсихолог Оливер Сакс рассказывает о гриппозном жаре, мусульманском искусстве, собственном мескалиновом опыте и прочих темах его новой книги «Галлюцинации».

Герои моих книг — это всегда мои пациенты. Разумеется, я показываю им то, что о них написал, никогда ничего не публикую без их согласия и вообще стараюсь относиться к ним со всем возможным уважением, пытаясь пробудить у читателей симпатию, а не злорадство.
Но в начале моей литературной карьеры некоторые упрекали меня в том, что я использую собственных больных в корыстных целях. После выхода моей четвертой книги — «Человек, который принял свою жену за шляпу» — один читатель прислал мне пространное письмо, в котором называл меня «человеком, который принял своих пациентов за литературную карьеру».

История моей последней книги, которая называется «Галлюцинации», тоже начинается с пациентки, Розали. Ей было сильно за 80, она страдала болезнью Альцгеймера и полностью ослепла. Впрочем, это не помешало Розали постоянно испытывать яркие галлюцинации, характерные для «синдрома Шарля Бонне» (Charles Bonnet syndrome, CBS): она видела мужчин в пышной восточной одежде, слонов под расписными покрывалами, детей, бесконечно снующих по лестницам вверх и вниз, и першеронов, мчащихся по снегу. Несмотря на кажущуюся привлекательность, эти видения доставляли ей изрядное неудобство.

Я наблюдал Розали на протяжении 6 лет. Когда я спросил, могу ли я о ней написать, вопрос не вызвал у нее особого энтузиазма, но через год я вернулся к нему снова. Она наконец согласилась, я написал свою первую главу, наговорил ее на диктофон и дал послушать ей. Розали была довольна и задала мне один-единственный вопрос: «Доктор, скажите, неужели многие люди страдают этими ужасными галлюцинациями?» Я ответил: «Да, Розали. Их сотни тысяч. Многие из них боятся своих видений и никому о них не рассказывают». А она сказала: «Тогда, доктор Сакс, поведайте о моих галлюцинациях всему миру. Может, это кому-то поможет».

За 40 лет своей практики я видел несчетное количество пациентов, страдающих галлюцинациями по самым разным причинам — от мигрени до эпилепсии. Это очень сложная и важная проблема, которую, несомненно, нужно обсуждать. В последние лет десять велось довольно много интересных научных исследований людей, страдающих галлюцинаторными синдромами. В частности, их обследовали с помощью функционального магнитно-резонансного томографа непосредственно в момент галлюцинаций. И сейчас мы можем с уверенностью сказать, что та часть головного мозга, которая отвечает за визуальное восприятие, задействована и в случаях галлюцинаций. Именно поэтому галлюцинации выглядят настолько реальными. При этом люди боятся галлюцинаций, поскольку считают их явным признаком сумасшествия. Мне хотелось по возможности развеять их страхи.

Я знаю, о чем говорю. В книге есть отдельная глава, посвященная моим собственным отношениям с галлюцинациями — точнее даже, с галлюциногенами. Ничего подобного я в жизни писать не собирался и сделал это по одной причине: когда рукопись уже была готова к печати, я повредил тазобедренный сустав и лежал в больнице. Меня навестил приятель, который попросил рассказать о моей жизни в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско в 1960-х. Он достал ноутбук, я начал говорить. Через день шестая глава моей книги была готова.

Когда перечитал написанное, то страшно разволновался: представьте себе нейропсихолога, который открыто признается в том, что несколько лет подряд активно экспериментировал с разнообразными галлюциногенами — от ЛСД и мескалина до морфина и хлорала. Как правило, перед публикацией я всегда отдаю рукопись очередной книги в журнал The New Yorker, разрешая им напечатать любой фрагмент на их усмотрение. Я сказал: «Печатайте все, что угодно, кроме шестой главы». Естественно, именно ее они и выбрали. Некоторое время я протестовал, пытаясь объяснить редактору, что разразится скандал и от меня обязательно отвернутся пациенты. На что он ответил вполне здраво: «Оливер, никакого скандала не случится. Наоборот, люди будут тебе больше доверять, поскольку о галлюцинациях может хорошо рассказать только тот, кто сам их пережил».

О да, я испытал свои галлюцинации в полной мере — оставаясь, как мне кажется, хорошим наблюдателем. К тому же я употреблял галлюциногены почти 50 лет назад, с 1963 по 1967 год, и к своим прошлым наркотическим видениям отношусь, скажем так, отстраненно. В те четыре года экспериментов я установил для себя одно строгое правило: галлюцинировать по выходным, а в понедельник идти на работу. И мне кажется, с понедельника по пятницу я вполне профессионально исполнял свои обязанности. Лично я предпочитал мескалин, а не ЛСД — как мне представлялось, он меньше разрушает психику и более красочен. Самым страшным наркотиком стала для меня белладонна: я помню, как съел несколько таблеток и поначалу не почувствовал ничего, кроме сухости во рту. Через час ко мне зашли друзья, я пошел на кухню готовить яичницу, а когда вернулся в гостиную, там было совершенно пусто. На самом деле, ко мне никто не приходил. В другой раз я мило болтал с пауком, и это не казалось мне сколько-нибудь странным.

Жалею ли я о том, что перестал употреблять наркотики? О таких вещах всегда жалеют, но с течением времени я научился получать удовольствие не от сильнодействующих веществ, а от работы и литературы. Наркотики мне не нужны. При этом мне кажется важным, что я могу поделиться собственным опытом, и он может стать источником информации для других людей.

Лев Толстой признавался, что в каждой своей книге он рассказывал о себе. Я в этом смысле на него похож: в предисловии к своей первой книге, «Мигрени», я написал, что «здесь встречаются биология и биография». Правда, я рассказываю о себе не в каждой главе, а только в одной — иначе было бы скучно. Остальное место посвящено пациентам.

В 1960-е годы я видел фильм про Тулуз-Лотрека. В последнем кадре он в приступе белой горячки падает с лестницы и умирает. Перед смертью он видит, как по той же лестнице спускаются все, кого он запечатлел на своих картинах, и машут ему рукой. Так вот, мои герои — это картины.

История Розали — той, что видела слонов и падишахов, — наверное, моя самая любимая. Я хорошо ее знал. Она надеялась дожить до того времени, когда я запишу для нее все «Галлюцинации» в виде аудиокниги, но, увы, не успела: умерла за пару месяцев до выхода книги. Ей было 99 лет.

Галлюцинации, кстати, могут быть крайне полезны. Если после долгих лет совместной жизни у вас умирает муж или жена, неожиданная утрата может трагически повлиять на всю вашу жизнь. В этом случае галлюцинации, образно выражаясь, исполняют роль цемента, заделывающего дыру в вашем существовании. В моей книге приведены истории людей, которые периодически видят умерших близких — на самом деле, это 30-40% тех, кто перенес невосполнимую утрату. В отличие от других случаев, эти галлюцинации не причиняют особого беспокойства: они комфортны, позволяют общаться с родными. Года через два, когда острота потери притупляется, они постепенно прекращаются. Мне кажется, это не патология, а адаптация.

Обычно галлюцинации возникают, когда в мозге нарушается система «сдержек» и противовесов, связанных с восприятием действительности. Если человек внезапно слепнет или ему просто завязывают глаза, зрительная кора может компенсировать недостающий опыт, обращаясь к воображению или воспоминаниям. Я много работаю в домах престарелых — люди там, впрочем, зачастую моложе меня, — и часто сталкиваюсь с тем, что восприятие действительности у многих нарушено.

Возникают галлюцинации и при более неприятных обстоятельствах. Одна из глав посвящена сенсорной депривации, которая развивается у заключенных. Такие вещи, скажем так, изначально заложены в пенитенциарную систему: чтобы свести заключенного с ума, его помещают в камеру с минимумом света или ставят монотонную музыку. Этими нехитрыми способами человека намеренно лишают рассудка, что приравнивается к пыткам.

Одна из самых интересных галлюцинаций — когда человек видит самого себя, так называемая «аутоскопическая галлюцинация» (autoscopic hallucinations). Естествоиспытатель Карл Линней (Carl Linnaeus, 1707 – 1778) был подвержен припадкам аутоскопии и довольно часто видел самого себя, мирно прогуливающегося по саду с плетеной корзинкой для сбора цветов в руках. Как-то раз он в окружении своих студентов зашел в университетскую библиотеку и на пороге сказал: «О! Оказывается, я уже здесь!» Мне нравится эта история: она наглядно демонстрирует тот факт, что к галлюцинациям можно относиться с юмором и пониманием.

Но чаще галлюцинации все же вызывают у человека смущение и страх: так, один из моих пациентов, профессор Р., едва не сошел с ума, когда стал видеть музыкальные партитуры на месте привычных предметов. А любые ноты казались ему сценами из жизни. Надо сказать, что мы с ним подружились, периодически он заходит ко мне в гости сыграть на рояле для меня и моих гостей. Я несколько раз просил его сказать, что за сцены и предметы он видит вместо нот, но он всегда отвечает отказом. Сценки сменяются слишком быстро, раз в несколько секунд. Ему очень трудно удержать на них свое внимание.

Одни считают галлюцинации «посланием свыше», другие — побочным эффектом неврологического заболевания. На мой взгляд, их природа научна и эзотерична одновременно, и в своей книге я привожу в пример Достоевского. Как известно, он страдал от эпилептических припадков и после приступов кричал: «Я видел Бога! Он существует!» Припадки эти носили экстатический характер. В его время не существовало адекватного лечения от эпилепсии, но я не уверен, что он бы на него согласился: люди, страдающие галлюцинациями религиозного характера, как правило, наслаждаются ими. Я думаю, дело тут в том, что в момент судорог они максимально приближаются к смерти, а затем возвращаются к жизни. Наверное, для них это значит что-то вроде перехода из чистилища в рай.

Одна моя пациентка, профессор А., также больная эпилепсией и видевшая в момент припадков Богородицу, находила в себе силы сказать: «Уходи прочь! Ты — ложь, выдумка!» На что Богородица, смеясь, отвечала: «Ты хочешь сказать, что твои собственные глаза тебя обманывают?»

Целая глава моего последнего произведения посвящена мусульманскому искусству. Дело в том, что узоры, набитые на восточных коврах и кувшинах, зрительно идентичны тем рисункам, что вспыхивают перед глазами во время приступов мигрени. Я сам с четырех лет страдаю мигренями и могу с полной ответственностью это засвидетельствовать. Значит ли это то, что восточные узоры создаются, грубо говоря, в мигренозном состоянии? Вероятно.

Гриппозный жар тоже может продуцировать подобные зигзаги и круги. Довольно часто благодаря подобным приступам люди приходят к Богу, но бывают и исключения: я описал историю своего пациента, автобусного кондуктора, который стал удивительно религиозным человеком после трех лет эпилептических припадков. Впрочем, спустя еще три года, пережив примерно столько же припадков, он отвратился от Бога.

На самом деле, мне не очень удобно говорить о религии, поскольку мои формальные отношения с Богом закончились, когда я был маленьким. Мне было 6 лет, и я пошел в новую школу. Я был ребенком ранимым и разочарованным. В какой-то момент я решил провести эксперимент — посадил в горшке на заднем школьном дворе две редиски и сказал: «Бог, если ты существуешь, пусть вырастут два непохожих друг на друга пучка редиски. У тебя есть ровно месяц». Через месяц выросли два одинаковых пучка.

Сейчас мне 80 лет, и я стал терпимее: так, в моем доме на дверном косяке висит мезуза [прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента духсустуса из кожи ритуально чистого (кошерного) животного, содержащий часть текста молитвы Шма], поскольку я родом из ортодоксальной еврейской семьи.

В этом смысле я похож на физика Нильса Бора — у того над дверью висела подкова, которая должна приносить удачу. На замечания друзей: «Нильс, но ты же в это не веришь!», Бор отвечал: «Конечно, но подкова пока еще никому не повредила». К мезузе я отношусь так же.

Одна из первых галлюцинаций случилась у меня в 1960-х, когда я впервые попробовал марихуану. Я был поражен тем, как изменилось мое восприятие собственного тела. Я смотрел на свою руку, которая как будто удалялась от меня и при этом становилась все больше и больше, и думал: «Наверное, так выглядит рука Бога».

Избранные галлюцинации из книги Оливера Сакса

Оливер С.: «Я давно мечтал увидеть “настоящий” индиго и думал, что наркотики могут мне в этом помочь. В одну солнечную субботу 1964 года я приготовил фармакологическую стартовую площадку из амфетамина (для общего возбуждения), ЛСД (для галлюциногенного эффекта) и щепотки травы (добавить чуть-чуть бреда). Через 20 минут я посмотрел на белую стену и сказал: “Хочу увидеть индиго. Сейчас!”
И тут же, как будто нанесенное огромной кисточкой, передо мной появилось гигантское дрожащее пятно чистейшего индиго. Светящееся, загадочное, оно наполнило меня восторгом. Оно было цвета неба, цвета — думал я, — которого всю жизнь добивался Джотто, но так и не преуспел. Возможно потому, что небесный цвет не увидишь на Земле. Такого цвета должно было быть палеозойское море, изначальный океан».

Записала Светлана Рейтер
источник

homesick for the places we've never known

via

David Hume: I now reckon upon a speedy dissolution

Шотландский философ и историк Дэвид Юм (1711 - 25 августа 1776). 
Автобиография, отрывки

Человеку, который долго говорит о себе, трудно избежать тщеславия; поэтому буду краток. Можно усмотреть признак тщеславия уже в самом замысле описать свою жизнь, но это Повествование будет содержать мало что еще, кроме Истории моих Сочинений, ибо поистине почти вся моя жизнь была посвящена литературным трудам и занятиям. Первоначальный успех большей части моих сочинений вовсе не был таковым, чтобы возбудить тщеславие.
[1] It is difficult for a man to speak long of himself without vanity; therefore, I shall be short. It may be thought an instance of vanity that I pretend at all to write my life; but this Narrative shall contain little more than the History of my Writings; as, indeed, almost all my life has been spent in literary pursuits and occupations. The first success of most of my writing was not such as to be an object of vanity.

Я с успехом прошел элементарный курс наук и очень рано почувствовал влечение к литературе, которое было господствующей страстью моей жизни и главным источником моих наслаждений. Моя склонность к наукам, трудолюбие и серьезность внушили моей семье мысль, что мое призвание адвокатура; но я чувствовал глубокое отвращение ко всякому другому занятию, кроме изучения философии и общеобразовательного чтения, и, в то время как мои родные думали, что я увлекаюсь Вётом и Винием, я тайком поглощал Вергилия и Цицерона.
I passed through the ordinary course of education with success, and was seized very early with a passion for literature, which has been the ruling passion of my life, and the great source of my enjoyments. My studious disposition, my sobriety, and my industry, gave my family a notion that the law was a proper profession for me; but I found an insurmountable aversion to every thing but the pursuits of philosophy and general learning; and while they fancied I was poring upon Voet and Vinius, Cicero and Virgil were the authors which I was secretly devouring.

Никогда еще чей-либо литературный дебют был менее удачен, чем мой «Трактат о человеческой природе». Он вышел из печати мертворожденным, не удостоившись даже чести возбудить ропот среди фанатиков. Но, имея от природы веселый и жизнерадостный характер, я очень скоро оправился от этого удара и с большим усердием продолжал мои занятия деревне.
[6] Never literary attempt was more unfortunate than my Treatise of Human Nature. It fell dead-born from the press, without reaching such distinction, as even to excite a murmur among the zealots. But being naturally of a cheerful and sanguine temper, I very soon recovered the blow, and prosecuted with great ardour my studies in the country.

...я принял твердое решение, которого позже неизменно придерживался, не отвечать ни на какие нападки; и, не будучи вспыльчивым от природы, я легко воздерживался от всякого рода литературных споров. Эти симптомы нарождающейся известности вселили в меня бодрость, ибо я всегда был склонен видеть скорее приятную, чем неприятную сторону вещей; склад ума, который может сделать человека счастливым вернее, чем рождение обладателем ежегодного дохода в десять тысяч фунтов.
However, I had fixed a resolution, which I inflexibly maintained, never to reply to any body; and not being very irascible in my temper, I have easily kept myself clear of all literary squabbles. These symptoms of a rising reputation gave me encouragement, as I was ever more disposed to see the favourable than unfavourable side of things; a turn of mind which it is more happy to possess, than to be born to an estate of ten thousand a-year.

В начале 1766 года я покинул Париж, а летом отправился в Эдинбург, чтобы там по-прежнему замкнуться в моем философском уединении. Благодаря дружбе лорда Хертфорда я вернулся в этот город хотя и не богатым, но все же с гораздо бóльшим количеством денег и более значительным доходом, чем оставил его. Я хотел посмотреть, на что похожа жизнь в изобилии, подобно тому как раньше я смотрел, на что похожа жизнь в достатке.
В 1769 году я вернулся в Эдинбург весьма зажиточным (с годовым доходом в 1000 фунтов), здоровым и хотя несколько обремененным годами, но надеющимся еще долго наслаждаться покоем и быть свидетелем распространения своей известности.
In the beginning of 1766, I left Paris, and next summer went to Edinburgh, with the same view as formerly, of burying myself in a philosophical retreat. I returned to that place, not richer, but with much more money, and a much larger income, by means of Lord Hertford's friendship, than I left it; and I was desirous of trying what superfluity could produce, as I had formerly made an experiment of a competency.
I returned to Edinburgh in 1769, very opulent (for I possessed a revenue of 1000 l. a-year), healthy, and though somewhat stricken in years, with the prospect of enjoying long my ease, and of seeing the increase of my reputation.

Весной 1775 года у меня обнаружились признаки внутренней болезни, которая вначале не внушала мне никаких опасений, но с тех пор сделалась неизлечимой и смертельной. Теперь я ожидаю скорой кончины. Я очень мало страдал от своей болезни, и, что еще любопытнее, несмотря на сильное истощение организма, мое душевное равновесие ни на минуту не покидало меня. Так что если бы мне пришлось назвать какую-либо пору моей жизни, которую я хотел бы пережить снова, то я был бы склонен указать эту последнюю.
Я сохранил ту же страсть к науке, ту же живость в обществе, как и прежде. Впрочем, я думаю, что человек 65 лет, умирая, не теряет ничего, кроме нескольких лет недомогания; и, хотя, судя по многим признакам, приближается время нового и более яркого расцвета моей литературной известности, я знаю, что мог бы наслаждаться им лишь немногие годы. Трудно быть менее привязанным к жизни, чем я сейчас.
[20] In spring, 1775, I was struck with a disorder in my bowels, which at first gave me no alarm, but has since, as I apprehend it, become mortal and incurable. I now reckon upon a speedy dissolution. I have suffered very little pain from my disorder; and what is more strange, have, notwithstanding the great decline of my person, never suffered a moment's abatement of my spirits; insomuch, that were I to name a period of my life, which I should most choose to pass over again, I might be tempted to point to this later period. I possess the same ardour as ever in study, and the same gaiety in company. I consider, besides, that a man of sixty-five, by dying, cuts off only a few years of infirmities; and though I see many symptoms of my literary reputation's breaking out at last with additional lustre, I knew that I could have but few years to enjoy it. It is difficult to be more detached from life than I am at present.

Чтобы завершить изображением моего характера, скажу, что я отличаюсь или, вернее, отличался (ибо, говоря о самом себе, я должен употреблять теперь прошедшее время; что побуждает меня более смело высказывать собственные суждения), повторяю, отличался кротостью натуры, самообладанием, открытым, общительным и веселым нравом, способностью питать привязанность, неумением поддаваться враждебности, а также значительной умеренностью во всех страстях. Даже любовь к литературной славе, моя господствующая страсть, никогда не ожесточала моего характера, несмотря на частые неудачи. Мое общество было приятно как людям молодым и беспечным, так и ученым и литераторам; и, находя особое удовольствие в обществе скромных женщин, я не имел основания быть недовольным приемом, который встречал с их стороны.
Словом, в противоположность тому, как это бывает с большинством сколько-нибудь выдающихся людей, жало клеветы никогда не касалось меня, и, хотя я сам безрассудно навлекал на себя бешеные нападки политических и религиозных партий, они как бы теряли в отношениях со мной свою обычную ярость. Мои друзья никогда не имели случая защищать от нападок какую-либо черту моего характера или поведения: не то чтобы ханжам ни разу не посчастливилось придумать и распространить обо мне клевету, но они не нашли ни одной, которая казалась бы правдоподобной им самим.
Я не могу отрицать наличия тщеславия в посвящении самому себе прощальной речи на похоронах, но надеюсь, что оно не будет неуместно, и это было бы легко доказать с помощью фактов.
[21] To conclude historically with my own character. I am, or rather was (for that is the style I must now use in speaking of myself, which emboldens me the more to speak my sentiments); I was, I say, a man of mild disposition, of command of temper, of an open, social, and cheerful humour, capable of attachment, but little susceptible of enmity, and of great moderation in all my passions. Even my love of literary fame, my ruling passion, never soured my temper, notwithstanding my frequent disappointments. My company was not unacceptable to the young and careless, as well as to the studious and literary; and as I took a particular pleasure in the company of modest women, I had no reason to be displeased with the reception I met with from them.
In a word, though most men, any wise eminent, have found reason to complain of calumny, I never was touched, or even attacked by her baleful tooth: and though I wantonly exposed myself to the rage of both civil and religious factions, they seemed to be disarmed in my behalf of their wonted fury. My friends never had occasion to vindicate any one circumstance of my character and conduct: Not but that the zealots, we may well suppose, would have been glad to invent and propagate any story to my disadvantage, but they could never find any which they thought would wear the face of probability. I cannot say there is no vanity in making this funeral oration of myself, but I hope it is not a misplaced one; and this is a matter of fact which is easily cleared and ascertained.
18 апреля 1776 года
April 18, 1776

source: My Own Life - By David Hume// Edited by Jack Lynch

Холдена Колфилда сыграть невозможно/ Salinger against filmization

Письмо, текст которого опубликован ниже, было написано в 1957 г., в ответ на запрос от некоего мистера Херберта. Оно не только служит прекрасной иллюстрацией противостояния между Сэлинджером и миром кино, но и позволяет отчасти разобраться в побуждениях писателя.

Виндзор, Вермонт

19 июля, 1957 г.

Уважаемый мистер Херберт,

Я попытаюсь объяснить вам свое отношение к правам на экранизацию и театральную постановку «Над пропастью во ржи». Этот мотив мне приходилось пропевать уже не раз, и я прошу вас проявить снисходительность, если вам покажется, что пою я без души.

Во-первых, возможность продажи прав вовсе не исключена. Ввиду того, что умереть богачом мне, скорее всего, не удастся, я всё чаще задумываюсь о передаче непроданных прав моей жене и дочери – в качестве, так сказать, подстраховки.

Тем не менее, замечу: тот факт, что я не увижу воочию результатов этой сделки, бесконечно меня радует. Я повторяю это снова и снова, но никто, похоже, со мной не согласен: «Над пропастью во ржи» – это очень «литературный» роман. Да, там содержатся готовые «киносцены», глупо было бы с этим спорить. Но для меня вся ценность книги сосредоточена в голосе рассказчика и его бесчисленных тонкостях; мне более всего важна его разборчивость в своих читателях и слушателях, важны его отступления, посвященные бензиновым радугам в лужах, важно его мировоззрение, его отношение к чемоданам воловьей кожи и пустым тюбикам из-под зубной пасты – одним словом, я дорожу его мыслями. Его нельзя без потерь разлучить с повествованием от первого лица.

Согласен: даже если разлучить их насильно, оставшегося материала вполне хватит на так называемый Интересный (а может, просто Занятный) Вечер в Киношке. Вот только мне эта идея кажется едва ли не гнусностью – во всяком случае, она достаточно гнусна, чтоб я не продавал прав на экранизацию. Многие его мысли, разумеется, можно переработать в диалоги или наговорить как поток сознания за кадром, но тут я не могу подобрать иного выражения, кроме как «притянуто за уши». Размышления и поступки, которые кажутся абсолютно естественными в уединенности романа, на сцене, в лучшем случае, обернутся псевдосимуляцией, если такое слово вообще существует (надеюсь, что нет).

А ведь я еще не упомянул, насколько рискованно привлечение, прости Господи, актеров! Вы когда-нибудь видели девочку-актрису, которая сидела бы, закинув ногу на ногу, на постели и выглядела при этом непринужденно? Уверен, что нет. А Холдена Колфилда, по моему сверхпредвзятому мнению, сыграть невозможно в принципе. Вам не хватит просто Чувствительного, Умного, Талантливого Молодого Актера в Двустороннем Пальто. Для этого вам понадобится человек поистине загадочный, а если у какого-то молодого человека и есть в душе загадка, то как распорядиться ею, он наверняка не знает. И никакой режиссер, уверяю вас, ему в этом не поможет.

На этом я, пожалуй, и остановлюсь. В заключение я мог бы уточнить, что позиция моя не подлежит пересмотру, но вы, полагаю, и сами уже это поняли.
Тем не менее, спасибо вам за доброжелательное и на удивление вразумительное письмо. Обычно мои почтовые собеседники не способны связать двух слов.

С наилучшими пожеланиями,
Дж. Д. Сэлинджер

источник; перевод Антона Свинаренко

source: Holden Caulfield is unactable
Letter removed at the request of the J.D. Salinger literary trust

And Holden Caulfield himself, in my undoubtedly super-biased opinion, is essentially unactable. A Sensitive, Intelligent, Talented Young Actor in a Reversible Coat wouldn't be nearly enough. It would take someone with X to bring it off, and no very young man even if he has X quite knows what to do with it. (an extract via)

чтó Улисс может сделать со вполне уравновешенным психологом/ From Carl Jung to James Joyce

In 1932, renowned Swiss psychoanalyst Carl Jung wrote a largely critical piece for Europäische Revue on the subject of Ulysses, James Joyce's groundbreaking, controversial, and famously challenging novel. From Jung's essay:

I read to page 135 with despair in my heart, falling asleep twice on the way. The incredible versatility of Joyce’s style has a monotonous and hypnotic effect. Nothing comes to meet the reader, everything turns away from him, leaving him gaping after it. The book is always up and away, dissatisfied with itself, ironic, sardonic, virulent, contemptuous, sad, despairing, and bitter [...] Yes, I admit I feel have been made a fool of. The book would not meet me half way, nothing in it made the least attempt to be agreeable, and that always gives the reader an irritating sense of inferiority.

In September of that year, Jung sent a copy of his article to Joyce along with the following fascinating letter. Joyce was both annoyed and proud. Interestingly, two years later Jung treated Joyce's daughter, Lucia, for schizophrenia. It was around this time that Joyce wrote in Jung's copy of Ulysses:

To Dr. C. G. Jung, with grateful appreciation of his aid and counsel. James Joyce. Xmas 1934, Zurich.

Küsnacht-Zürich

Seestrasse 228

September 27th 1932

James Joyce Esq.

Hotel Elite

Zurich

Dear Sir,

Your Ulysses has presented the world such an upsetting psychological problem that repeatedly I have been called in as a supposed authority on psychological matters.

Ulysses proved to be an exceedingly hard nut and it has forced my mind not only to most unusual efforts, but also to rather extravagant peregrinations (speaking from the standpoint of a scientist). Your book as a whole has given me no end of trouble and I was brooding over it for about three years until I succeeded to put myself into it. But I must tell you that I'm profoundly grateful to yourself as well as to your gigantic opus, because I learned a great deal from it. I shall probably never be quite sure whether I did enjoy it, because it meant too much grinding of nerves and of grey matter. I also don't know whether you will enjoy what I have written about Ulysses because I couldn't help telling the world how much I was bored, how I grumbled, how I cursed and how I admired. The 40 pages of non stop run at the end is a string of veritable psychological peaches. I suppose the devil's grandmother knows so much about the real psychology of a woman, I didn't.

Well, I just try to recommend my little essay to you, as an amusing attempt of a perfect stranger that went astray in the labyrinth of your Ulysses and happened to get out of it again by sheer good luck. At all events you may gather from my article what Ulysses has done to a supposedly balanced psychologist.

With the expression of my deepest appreciation, I remain, dear Sir,

Yours faithfully,
C. G. Jung

source

* * *

К. Юнг. «Монолог "Улисса"»
(Эссе впервые опубликовано в «Europäische Revue», Берлин, сентябрь 1932 г.)

Из эссе Юнга:

У меня был дядя, чье мышление отличалось конкретностью и предметностью. Однажды он остановил меня на улице и спросил: «Ты знаешь, как дьявол мучает людей в Аду?» Когда я ответил «нет», дядя сказал: «Он заставляет их ждать». После чего развернулся и пошел дальше.

Это замечание вспомнилось мне, когда я продирался через «Улисса» в первый раз. Каждое предложение рождает ощущение, что оно не закончено; в конце концов, из чистого принципа вы перестаете ожидать чего-либо, и к вашему ужасу вас осеняет, что в этом и заключена суть. На самом деле, ничего не происходит, ничего из этого не следует, и тайные ожидания в борьбе с безнадежной потерянностью ведут читателя от страницы к странице.

Семьсот тридцать пять страниц, ничего не содержащих, без сомнения представляют собой чистую бумагу, и тем не менее, она плотно покрыта текстом. Вы читаете, читаете, читаете, и притворяетесь, что понимаете прочитанное. Временами вы проваливаетесь в новое предложение как сквозь воздушную яму, но достигнутый уровень полной потерянности сделал вас готовыми ко всему. Таким образом я дочитал до стр. 135, дважды засыпая по дороге и пришел в полное отчаяние. Невероятная многогранность Джойсовского стиля приводит к монотонности и гипнотическому эффекту. Ничто не повернуто к читателю, все обращено к нему спиной, и ему приходится хвататься за соломинку. Книга уводит вверх и прочь, сама собою недовольная, ироничная, сардоническая, ядовитая, презрительная, грустная, отчаянная и горькая. Она играет на симпатиях читателя к вящей его погибели, пока не вмешается сон-доброжелатель и не положит конец этому энергетическому грабежу.

Добравшись до страницы 135, после нескольких героических попыток, как говорят, «отдать книге должное», я впал в глубокое забытье. Когда я очнулся через некоторое время, мое предположение приобрело такую ясность, что я начал читать книгу в обратном направлении. Этот способ оказался ничуть не хуже, чем обычный; книгу можно читать задом наперед, поскольку у нее нет ни начала, ни конца, ни верха, ни низа. Все могло произойти до того, а может произойти и после. Любой разговор вы можете с равным удовольствием прочесть задом наперед, поскольку суть каламбуров все равно остается понятной. Каждое предложение-каламбур, но взятые вместе они бессмысленны. Вы можете так же остановиться посреди предложения, и будет казаться, что его первая часть имеет смысл сама по себе. Все произведение напоминает червя, разрубленного напополам, у которого по необходимости может вырасти новая голова или новый хвост. [конец цитаты]

Юнг отправил Джойсу отредактированную копию своего эссе вместе со следующим письмом:

Кюснахт-Цюрих

Зештрассе 228

27 сентября 1932г.

Джеймсу Джойсу, Эсквайру

Отель Элит

Цюрих

Дорогой Сэр,

Ваш Улисс одарил мир такой волнующей психологической проблемой, что меня неоднократно просили высказаться по этому поводу в качестве некоего авторитета в области вопросов психологии.

Улисс оказался исключительно твердым орешком, заставившим мою мысль не только работать на пределе возможного, но также и отправиться в дальнее странствие (говоря с точки зрения ученого). Ваша книга в целом задала мне такую проблему, что я размышлял над ней около трех лет, пока мне наконец не удалось вникнуть в суть дела. Но я должен признать, что глубоко благодарен Вам, так же как и Вашему колоссальному опусу, потому что я многому научился. Я так никогда и не выясню наверняка получил ли я от книги удовольствие, потому что на нее ушло слишком много нервов и серого вещества. Я также не уверен, что вы получите удовольствие от написанного мной по поводу Улисса, потому что я не смог скрыть от публики, настолько скучно мне было, как я ворчал про себя, проклинал все на свете и восхищался. Сорок страниц безостановочного бега в конце — это бесценный букет первосортных психологических наблюдений. Мне кажется, что только бабушка дьявола может столько знать о женской психологии; я, например, многого не знал.

Я просто пытаюсь отрекомендовать Вам свое маленькое эссе как интересную попытку совершенно постороннего человека, который углубился в лабиринт Вашего Улисса и которому удалось выбраться на свет божий только благодаря чистому везению. Из моей статьи Вы узнаете в деталях, чтó Улисс может сделать со вполне уравновешенным психологом.

С выражением глубокого уважения, дорогой Сэр, остаюсь

искренне Ваш
К.Г. Юнг

Принадлежащий Юнгу экземпляр «Улисса» содержит на титульном листе следующую надпись, сделанную рукой Джойса: «Доктору К.Г. Юнгу, в знак благодарности за его советы и помощь. Джеймс Джойс. Рождество 1934, Цюрих». Этот экземпляр, без сомнения, именно тот, с которым работал Юнг, когда писал свое эссе, поскольку цитированные места помечены в книге карандашом.
источник

Stop all the clocks, cut off the telephone...

чувство юмора — кажется, главное, что должно быть у мужчины/ Judi Dench

С Майклом (актер Майкл Уильямс, бывший мужем Денч на протяжении 30 лет. — Esquire) нас познакомили общие друзья, и до самой его смерти мы были вместе. У него было отличное чувство юмора — кажется, главное, что должно быть у мужчины. Но знаете, что я думаю? Если бы мы тогда не поженились, мы все равно остались бы лучшими друзьями. Это ощущение, мне кажется, и есть секрет счастливого брака.

Год назад я слушала по радио интервью женщины, которой исполнилось 105 лет. Когда о ней объявили, я ожидала услышать слабый дрожащий голосок, но ее голос был тверд и прекрасен. Она сказала: «Я поняла одну вещь: с возрастом нельзя останавливаться. Я никогда не переставала делать то, что делаю, потому что знаю — у меня никогда уже не будет возможности вернуться к этому снова».

Ежедневно я стараюсь узнавать что-нибудь новое и поэтому люблю все эти «Знаете ли вы, что?». Вот вы знали, например, что Нострадамуса звали Мишель? Звучит дико, да?

Я живу в маленькой деревне на границе Кента, Суссекса и Суррея. Иногда меня навещает дочь с внуком, но чаще в этом старом доме я одна — со своей собакой, двумя кошками и чрезмерно активной золотой рыбкой, которая постоянно норовит выпрыгнуть из аквариума и в которую я дважды буквально вдувала жизнь. Его зовут Лазарь — ну, вы понимаете.

источник

«Убирать какашки откуда ни попадя» и «Не надо боли»/ Vonnegut about himself

Курт Воннегут «О себе» (предисловие к сборнику рассказов)

Пишу я с 1949 года. Я — самоучка. У меня нет никаких теорий насчет литературы, полезных для других. Когда я пишу, я просто становлюсь самим собой.

Мой единственный брат старше меня на восемь лет, он — известный ученый. Его специальность — физика чего-то, относящегося к облакам. Зовут его Бернард, и он куда занятнее меня.
Помню, как он мне написал, когда его первого сына, Питера, принесли из роддома: «Теперь, — начиналось письмо, — я главным образом убираю какашки откуда ни попадя».

(на фото: Эдит, мать семейства; Бернард, Алиса и Курт Старший, отец)

Моя единственная сестра была старше меня на пять лет. Умерла она сорокалетней. Росту в ней тоже было больше шести футов, примерно на один ангстрем или вроде того. Красоты она была небесной, и удивительно грациозна — не только в воде, но и на суше. Она была скульптором. Крестили ее «Алисой», но она всегда говорила, что никакая она не Алиса. Я соглашался. И все соглашались. Быть может, когда-нибудь, во сне, я открою, как ее звали по-настоящему.

Последние ее слова перед смертью были: «Не надо боли». Убила ее раковая опухоль.

И теперь я понимаю, что брат с сестрой определили основные темы моих романов: «Убирать какашки откуда ни попадя» и «Не надо боли».

Моя сестра курила слишком много. Мой отец курил слишком много. Моя мать слишком много курила. Я курю слишком много. Мой брат тоже курил слишком много, а потом бросил, что было чудом, вроде евангельского чуда о хлебах и рыбах.

Как-то в гостях, на коктейле, ко мне подошла хорошенькая девушка и спросила:
— Чем вы теперь занимаетесь?
— Самоубиваюсь сигаретами, — сказал я.
Ей показалось, что это очень остроумно. А мне — нет. Я подумал — как гадко презирать жизнь настолько, чтобы непрестанно сосать канцерогенные штучки. Курю я «Pall Mall». Настоящие самоубийцы говорят — «полл-молл». Дилетанты называют этот сорт «пэль-мэль».

Один мой родственник втайне пишет историю некоторых членов нашей семьи. Кое-что он мне показывал, а про моего деда-архитектора сказал: «Он умер лет в сорок с чем-то и, по-моему, рад был избавиться от всего этого».
Под «всем этим» он, как видно, подразумевай жизнь в Индианаполисе. Такой страх перед жизнью иногда копошится и во мне.

Стыд и позор, что мне иногда тоже хотелось уйти «от всего этого», но теперь больше не хочется.
У меня шестеро детей — трое мои собственных, трое — от покойной сестры. Дети замечательные. Мой первый брак оказался удачным, и до сих пор очень удачен. Моя жена все еще красивая.
Впрочем, некрасивых жен у писателей не бывает — я таких не встречал.

источник: 
Перевела с английского Р. Райт-Ковалева (на фото справа она рядом с Воннегутом)// 
«Простор», 1972, № 5.

**

Если девушка расположится на полянке в лесу, где живет единорог, он, по поверью, придет к ней и положит голову на ее колени. Вот так всего проще его поймать. Должно быть, способ этот открыла девушка, присевшая на полянке, вовсе не намереваясь ловить единорога. А когда он явился и положил ей голову на колени, она, наверное, забеспокоилась («Что еще он выдумает?»).
В том доме, где прошли мое детство и юность, Алиса, моя сестра, которая умерла много лет назад (и о которой я тоскую до одури), была той самой девушкой, а папа — таинственным, зачарованным единорогом.

...Алиса, как вы помните, была совсем девочкой и, помимо смущения, которое она испытывала, когда, фигурально выражаясь, единорог клал ей голову на колени, ее просто шокировали старания отца превознести любую нарисованную ею картинку, любую фигурку из пластилина так, словно это «Пьета» Микеланджело или роспись купола Сикстинской капеллы.
Во взрослой жизни (прервавшейся, когда ей был всего сорок один год) она из-за этого стала вечно ленившейся художницей.
(Я уже много раз приводил это ее высказывание: «Если у человека талант, это еще не значит, что ему надо непременно найти применение».)
«Моя единственная сестра Алиса, — писал я опять-таки в "Архитектурном дайджесте", — обладала значительным дарованием как художник и скульптор, но почти им не воспользовалась».

Алиса, блондинка шести футов ростом, с платиновым отливом волос, как-то однажды похвасталась, что может на роликах проехать по залам большого музея вроде Лувра, в котором не бывала, в который не стремилась, а в итоге так и не попадет, — промчаться из зала в зал и при этом безошибочно оценить все полотна, мимо которых катит. Сказала: еду по мраморному полу, колесики вжик-вжик, и в голове так и щелкает — ага, понятно, понятно, понятно.
Впоследствии я об этом рассказывал художникам, куда больше работавшим, чем она, и куда более знаменитым, — так вот, все они говорили, что тоже могут с первого взгляда — словно озарение какое-то наступило — оценить полотно, которого никогда не видели. А если оценивать нечего, так и озарения никакого не будет.

(Кстати, о композиторах: моя сестра Алиса, когда ей было лет десять, приставала к родителям с вопросом, танцевали они или не танцевали под Бетховена.)

источник: К. Воннегут. Судьбы хуже смерти. Биографический коллаж (Vonnegut "Fates worse than death", 1991
Перевод: А. Зверев

**

“Since Alice had never received any religious instruction, and since she had led a blameless life, she never thought of her awful luck as being anything but accidents in a very busy place. Good for her.”
(source)

[Of Vonnegut's four adopted children, three are his nephews, sons of Alice: James, Steven, and Kurt Adams. The fourth is Lily, a girl he adopted as an infant in 1982.
James, Steven, and Kurt were adopted after a traumatic week in 1958, during which their father James Carmalt Adams was killed in the Newark Bay rail crash on September 15, when his commuter train went off the open Newark Bay bridge in New Jersey, and their mother (Kurt's sister Alice) died of cancer. In 'Slapstick', Vonnegut recounts that Alice's husband died two days before Alice did. Her family had tried to hide the knowledge from her, but she found out when an ambulatory patient gave her a copy of the New York Daily News a day before she died. - source]

(Воннегут и его пёсик по кличке Flour [мука, пудра (англ.)])

**

В погоне за нефтью люди уничтожают жизнь на собственной планете. Что ждет нас, когда закончится «черное золото»? Ведь от него столько зависит! Бензином питаются и школьные автобусы, и пожарные машины. Без нефти встанут грузовики, наступит конец света. Мы очень сильно зависим от углеводорода, а его запасы иссякают. Вы говорите о безумных 20-х годах? Это ерунда по сравнению с тем, что творится сегодня. Мы сходим с ума. Мы уже сошли с ума из-за бензина. Нефть стала для нас наркотиком, наподобие кокаина.

Само существование человечества кажется мне большой несправедливостью. Мы разрушили собственную планету, обуреваемые желанием получить свободу передвижения. Администрация Буша объявила, что ведет войну с наркотиками? На самом деле эти парни лоббируют интересы нефтеторговцев. Каждый день люди заливают бензин в баки своих автомобилей, чтобы преодолеть по шоссе сотни километров, сбивая по дороге животных и отравляя воздух.
Я выжил в армии благодаря тому, что умел печатать. Я набивал на пишущей машинке за своих коллег ведомости, сметы и отчеты. Тогда я думал: «Боже! Пожалуйста, помоги мне уехать домой! Ты видишь, я делаю все, что могу!» Сейчас я чувствую себя точно так же.
Я писатель. Я написал много книг. Я сделал все, что мог. Позвольте же мне спокойно свалить из этого чертового мира.
источник

Дзидзó босацу/ Jizo Bodhisattva: Guardian of Children, Travelers, and Other Voyagers

The Legend of the Riverbank of Sai

According to Japanese Buddhist beliefs, young children are innocent souls who are unable to understand the teachings of the Buddha or to separate right from wrong. This also means that through no fault of their own, they cannot become enlightened and pass on to the realm of the Buddhas after death. They are stuck in a kind of limbo. Mythology locates this intermediate world on the banks of a river that must be crossed after death.

An old Japanese legend tells of the fate of children who die young. They gather on the banks of a river called Sai, where they pile up beach pebbles to make small stupas in remembrance of their parents and siblings. They say, “This one is for my mother who protected me, this is for my father who held my hand, this is for my sister…”
In sunnier versions of this legend, the children are playing and Jizo helps them. The children make these stone cairns in order to build enough merit to cross to the other shore of the river where they will be able to be judged and to pass on to the next rebirth.

There is a more distressing version of the Sai no Kawara (river-bank of Sai) legend, which is described in one religious picture book for children as “so frightening that if you heard it in summer you would start to shiver and wouldn’t be able to stop.”
The beach is lonely and desolate and the children are grieving for the families they have left behind. An ugly hag with burning eyes called Datsuba (or Shozuka no baba) strips the children naked and hangs their clothing on a tree. Because they have died young, the children cannot fulfill their filial duty to care for their parents in old age. To make up for this they must spend each day building stone stupas. Every day at dusk the wicked oni, fierce demons with horns and fangs, emerge from the gathering gloom and descend upon the children, yelling insults. “You weren’t even around long enough to learn how to pray! You miserable brats who died before your parents!” With their iron staffs they demolish the piles of stone the children have labored to build.

Then Jizo Bodhisattva appears and the frightened children run to him, taking sanctuary under his flowing monk’s robes. The littlest among them cling to his staff or are taken up in his arms. He soothes them, saying, “There’s nothing to be frightened of. From now on I will be your mother and your father.” The wicked oni demand that Jizo return the children, but he stands firm, radiating brilliant light, and the demons retreat. This is the suffering even innocent children undergo in the netherworld. Only Jizo can rescue these little ones.

The origin of the legend Sai no Kawara is not known. It may come from the Sutra of the Ten Kings, which was written in China in the 8th century and includes a detailed and vivid description of the journey that each person must undertake after death.

[The 'Ten Kings of Hell' come from an apocryphal sutra dated AD 903.
They preside over the successive spheres through which a soul must pass on its way to rebirth. After death, the soul comes before the first seven kings at seven-day intervals, before the eighth king on the hundredth day, the ninth on the first anniversary of death, and finally, the tenth on the third anniversary.
The Kings illustrate the Buddhist concept of judgement after death in its most fully developed form.
...A last King is shown with the six Gati ('Ways of Rebirth'), each represented by trailing clouds. Depicted in descending order, these are the Ways of divine beings, titanic demons, men, animals, hungry ghosts, and hell. The final dramatic scene shows figures running from a flaming city of hell towards the bodhisattva Kshitigarbha, who has the power to save souls from the evil forms of rebirth. - source]

In the second week the spirit must cross the River Sai.
A medieval Japanese version of the sutra adds Datsuba (Old Woman Who Pulls Off Clothes) and Ken-eo (Old Man Who Hangs Up Clothing).

This couple strips sinners naked and hangs their clothing on a tree whose branches tilt, acting as a scale that weighs their sins. There are three ways to traverse the River Sai. Virtuous people are able to cross easily by means of a bridge. People with less merit can cross at a shallow ford. People whose sins weigh heavily must struggle across where the water is deep and swift and many drown. All who cross the river then pass before ten kings who interrogate and sentence them. In the last court, outside the iron gates of the city of hell, stands the shining figure of Jizo Bodhisattva, who argues for leniency. The kings are subordinate to Jizo. He can release those imprisoned in wooden neck shackles, give the thirsty broth to drink, and successfully argue for leniency if he can find even one deed of kindness in each soul.

Japanese belief in the River Sai also may have originated in medieval times with a desolate stony area outside Kyoto called Saiin no Kawahara. This field, bounded by a stream, was used as a potter’s field where the bodies of unwanted children, suicides, and the homeless were discarded or buried. It is said that the tenth-century priest Kuya performed funeral and burial services there for these discarded souls. Additionally there also are records from the tenth century of a village and nearby river, both called Sai. Peasants were buried in Nether or Upper Sai and funeral processions stopped before crossing the bridge over the River Sai. Thus the Jizo images that were placed in those graveyards may have been called “Jizo of the beach of Sai.”

There are a number of places in Japan designated as Sai no Kawara. Often the name is applied to a deserted and rocky stretch of beach by a river or the sea. One such is Sai no Kawara of Numa no Uclii, used since the Edo period as a Jizo shrine. There grieving parents pile stones in memory of their dead children before Jizos in a cave. Hundreds of small Jizo images and toys line the rocks and fill a sea cave at another Sai no Kawara on the northernmost tip of Sado island. Yet another Sai no Kawara is the mountain Osorezan. In the 13th century Abbot Ennin of the Tendai sect collected hundreds of human remains there, built a temple, and performed proper funerals for these forgotten spirits.
Over the centuries Jizo statues have accumulated on many riverbanks and stretches of rocky beach, places where families still go to make stone stupas and pray for their dead children. These piles grow as pebbles are added by kind believers who are moved to help the souls of unknown children travel on to an earlier and more fortunate rebirth. This practice may derive from an ancient Japanese custom of placing simple stone phallic images at entrances to villages and at crossroads. Travelers petitioning for protection placed small pebbles in a pile before these pillars.
As Jizo worship grew and spread, these stones began to be called Jizos.

There is a children’s game in Japan called kotoro-kotoro (taking a child) based upon the legend of Sai no Kavvara. One child who is “it” represents the demon and tries to catch the other children. Another child, who represents Jizo, tries to prevent their capture or rescue them. In talking of this game, Morinaga Roshi pointed out that the demons of Sai no Kawara are partners of Jizo Bodhisattva and “contribute their half to Jizo’s virtuous action.” Jizo does not do the work for the children, nor banish the demons. This is because children cannot develop courage and grow into their full potential without facing hardship and exerting themselves fully. Jizo simply shelters the children under his robe when they are afraid and encourages them to continue their efforts. This, Morinaga Roshi says, is “the essence of religion.”

source - Jizo Bodhisattva: Guardian of Children, Travelers, and Other Voyagers
By Jan Chozen Bays

* * *

Дзидзó (санскр. — Кшитигарбха/ Ksitigarbha), один из самых популярных бодхисаттв в японском буддизме. Обычно изображается в виде фигуры монаха с драгоценным камнем в одной руке и посохом — в другой. Культ Дзидзо получил широкое распространение начиная с эпохи Хэйан (794-1185). Это японский буддийский бог, который помогает путешественникам, паломникам и всем тем, кто находится в «переходном» состоянии.

Дзидзо-босацу — один из самых почитаемых бодхисаттв в Японии.

Первая статуя Дзидзо, согласно легенде, была привезена в Японию во времена правления императора Сёму (прав. 724-749 гг.) и была помещена сначала в храм Татибана-дэра, а позже перенесена в храм Хорюдзи.
«Записи сведений о храме Тодайдзи» («Тодайдзи Ёроку») указывают, что статуя Дзидзо с надписью, датируемой 747 г., стояла в зале для чтений сутр в Тодайдзи. Скорее всего, в Японии были и более ранние статуи Дзидзо, но прямых подтверждений этого не обнаружено. Вероятно, японские монахи были знакомы с этим бодхисаттвой еще в VII в.; некоторое количество имеющих к нему отношение сутр было скопировано в период Нара, и первой из них, возможно, была «Сутра Великого Собрания Великой Колесницы о десяти колесах Чрева Земли».


Позже в «Японских легендах о чудесах» («Нихон рёики» ок. 822 г.), самом раннем японском собрании буддийских преданий, появилась история, возникшая, очевидно, под влиянием китайских произведений того же жанра. В ней говорится о том, как Фудзивара-но Хиротари умер, попал в Страну мертвых, увидел там свою страдающую жену, умершую ранее, а затем вернулся к жизни с помощью Дзидзо. Здесь Дзидзо отождествляется с государем ада Ямой (яп. Эмма-о). Вернувшись к жизни, Хиротари для облегчения участи своей усопшей жены, как ему наказал Дзидзо, стал творить добрые дела: переписал «Лотосовую Сутру» и совершал приношения.
Этот рассказ включает типичные элементы традиционной модели действий Дзидзо, такие как советы достойным людям переписать сутру и вызволение грешников из ада. В позднейших «Истинных записях Японии времен государя Монтоку» («Монтоку дзицуроку», 879 г.) отмечается, что сутры о Дзидзо хранились, его статуи делались, а обряды по усопшим проводились в государевом дворце в покоях Сэйрёдэн.

С распространением идеи Конца Закона (маппо) люди, которых волновал вопрос их настоящего и будущего освобождения, стали придавать все большее значение роли Дзидзо, появлявшегося и действовавшего с целью спасения грешников именно в период упадка. Такие люди желали исповедоваться в грехах и искупить их до своей смерти, дабы обеспечить свое спасение. Покаяния часто проводились перед образами различных будд и бодхисаттв, включая Дзидзо. Весенние и осенние обряды почитания Дзидзо упоминаются в «Установлениях годов Энги» («Энгисики», 927 г.) и в «Кратких записях о стране Помощной Шелковицы» («Фусо рякки», конец XI — начало XII в.).

В эпоху Хэйан (IX-XII вв.) вера в Дзидзо стала принимать характер, специфический для Японии. Это отражено в литературных произведениях того времени, включая различные сборники преданий, такие как «Записки о возрождении в краю Высшей Радости» («Одзё гокуракуки», 984 г.) и «Записки о могуществе Лотосовой сутры» («Хоккэ гэнки», ок. 1043 г.). Особенно следует выделить «Собрание стародавних повестей» («Кондзяку-моногатари-сю», ок. 1120 г.).
В тридцати двух из его рассказов действует Дзидзо. Бóльшая часть этих преданий о Дзидзо вошли и в «Записки о чудесном могуществе бодхисаттвы Чрева земли» («Дзидзо-босацу рэйгэн-ки»). Их составил монах Дзицуэй из храма Миидэра в середине эпохи Хэйан. Как и Авалокитешвара (яп. Каннон), Дзидзо в японских сборниках преданий связывается с «Лотосовой сутрой», хотя, в отличие от Каннон, он в этой сутре не упоминается.

Система представлений о Дзидзо продолжала развиваться в эпоху Камакура (XIII-XIV вв.). Бодхисаттва Чрево Земли соотносится уже не только с адом, но со всеми шестью путями перерождения: это ад, мир голодных духов (санскр. прета), миры животных, людей, демонов-асуров и богов. В «Личном собрании преданий о ста причинах и последствиях» («Сидзю Хяку Иннэнсю», 1257 г.) об этом говорится особо, причем дается отсылка к «Сутре о сосредоточении на цветке лотоса» («Рэнгэ саммай-кё»), где сказано, что Чрево Земли имеет шесть разных имен, по одному для каждого из Шести Миров, в которых он спасает живые существа. Позже эта идея выразилась в практике изготовления изображений «шести Дзидзо» (см. ниже).

Вместе с тем укрепляется отождествление Дзидзо с правителем ада. В «Рассказах, собранных в Удзи» («Удзи сюи-моногатари», 1221 г.) «Эмма — это и есть Дзидзо:...», в других источниках той же эпохи Камакура говорится, что Дзидзо станет Эмма-о, чтобы спасти грешников из ада.

Дзидзо как спасителя грешников стали ассоциировать и с другим великим спасителем — буддой Амида (Амитабхой), который появляется, чтобы забрать своего почитателя в счастливую Чистую землю в предсмертный час. «...Дзидзо, в особенности, имеет то же тело, что и Амида...», говорится в «Собрании песка и камней» («Сясэки-сю»). Но тот же источник указывает и на различия между ними.
Амида спасет любого, кто раскается и возгласит его имя.
Дзидзо же спасет кого угодно в любое время без всяких оговорок.
Бодхисаттва являл собою высшее милосердие, и если кто-либо начинал верить в него, то непременно обретал спасение, поскольку и величайшие грешники должны были быть спасены его состраданием, даже не прилагая усилий, чтобы поклоняться ему. Столь сильное упование на помощь Дзидзо сделало его очень популярным, а в некоторых случаях он выступал даже в качестве «козла отпущения». Многие предания и народные сказки описывают, как Дзидзо принимает на себя чьи-то страдания.

Уже в XIII в. в Японии Дзидзо почитается также и как покровитель путников, иногда соотносимый с придорожными божествами, досодзин. В этом случае Дзидзо снова выступает в паре с Каннон: Дзидзо защищает странников в пути по суше, а Каннон — по морю.

Культ Дзидзо был распространен и среди воинов. Убийство людей в бою многие из них рассматривали как грех, и коль скоро такой грех для воина неизбежен, они полагались на помощь Дзидзо, спасающего даже величайших грешников.

Дзидзо был также популярен у женщин; многие из них собирались на «Чтения о Чреве Земли» (Дзидзо-ко) в двадцать четвертый день месяца, и пожилые женщины молились о своем будущем спасении, а молодые — о легком разрешении от бремени и о благополучии своих новорожденных. Такие собрания и в новейшее время проводились в северо-восточных областях Японии.

Со временем Дзидзо всё чаще появляется в образе красивого молодого монаха, ребенка или юноши. В японском искусстве изображения Дзидзо имели гораздо больше «человеческих» черт, чем образы других бодхисаттв. Представление Дзидзо: в детском облике возникло, возможно, из синтоистского взгляда на детей как на чудесные существа, чьими устами порой говорят боги. С другой стороны, проповедники избирали для Дзидзо детский облик с целью популяризации его культа, поскольку образ хрупкого, беззащитного существа вызывал симпатии у людей.

Представление о Дзидзо как о ребенке развилось в верование, согласно которому Чрево Земли защищает детей, в особенности тех, кто умер, не успев познакомиться с учением Будды. По легендам XIV-XV вв., рано умерших и нерождённых детей ожидает такой же суд, как и взрослых. К тому же они считаются виновными в причинении горя своим родителям. На берегу реки Сай-но Кавара они молятся Будде, сооружая башенки из камней. Но по берегам реки бродят демоны, разрушая башенки и избивая детей. Дзидзо же спасает детские души, пряча их в рукавах.

По японским народным поверьям, Дзидзо творит много добрых дел и носит соответствующие имена-прозвища: спасает от пожара – Хикэси Дзидзо, помогает в полевых работах – Тауэ Дзидзо, гарантирует долголетие – Эммэй Дзидзо, помогает женщинам при беременности – Коясу Дзидзо.
Герои сказок придумывали для «местного» Дзидзо различные прозвища, отражая в них народные черты своего покровителя, – так появилось, например, прозвище «Дзидзо с грязными ногами», вызывающее в памяти образы крестьян, работающих на залитом водой рисовом поле.

К самым известным сказкам относится «Соломенные шляпы для Дзидзо». В ней повествуется о добром старике, который, не продав в городе ни одной соломенной шляпы и ничего не заработав для празднования Нового года, возвращался домой. Вдруг он увидел в лесной глуши шесть неизвестно откуда взявшихся статуй Дзидзо. Они, как показалось старику, ежились от холода. И тогда он решил согреть их, надев им на головы непроданные шляпы. Но поскольку статуй было шесть, а шляп у старика только пять, он недолго думая снял с головы собственную дырявую шляпу и надел на голову шестой статуи. В знак благодарности шесть статуй Дзидзо явились в дом к старику и его старухе и даровали им богатое новогоднее угощение.

Фиссер М.В. де. Дзидзо: милосерднейший. Рассказы из «Дзидзо-босацу рэйгэнки»;
Фиссер М.В. де. Бодхисаттва Акашагарбха (Кокудзо) в Китае и Японии.

см. также

Those who know don't talk

sit quietly and simply breath

Even if only for a minute - sit quietly today and simply breath.

If you find it impossible to quiet your mind, then list 5 things you are grateful for.

source

все словно участники программы «Анонимные алкоголики» — живут одним днем/ Vonnegut's blues for America (2006)

Наши дети унаследовали технологии, чьи побочные эффекты (как военные, так и мирные) быстро уничтожают планету как систему, дающую воздух для дыхания, воду для питья, и вообще поддерживающую жизнь в любых формах.
Каждый, кому приходилось учиться или хотя бы беседовать с учеными, не мог не заметить, что сегодня мы в большой опасности. Люди — наши предки и мы, нынешние — устроили на планете погром.

Главная истина сегодняшнего дня — и скорее всего, она сильно подпортит мне остаток дней — в том, что людям наплевать, будет жить планета или погибнет. Ощущение такое, будто все живут как участники программы «Анонимные алкоголики» — одним днем. В общем, после нас — хоть потоп. Очень немногие из моих знакомых мечтают о том, какой мир оставят внукам.

Our children have inherited technologies whose by-products, whether in war or peace, are rapidly destroying the whole planet as a breathable, drinkable system for supporting life of any kind.
Anyone who has studied science and talks to scientists notices that we are in terrible danger now. Human beings, past and present, have trashed the joint.

The biggest truth to face now – what is probably making me unfunny now for the remainder of my life – is that I don’t think people give a damn whether the planet goes on or not. It seems to me as if everyone is living as members of Alcoholics Anonymous do, day by day. And a few more days will be enough. I know of very few people who are dreaming of a world for their grandchildren.

*

И все это время у большинства людей, ощущавших, как и мы с вами, недостаток знаний (на то есть все основания) не оставалось особого выбора, кроме как верить тому или иному гадальщику.
Если кого-то из русских не устраивали «догадки» Ивана Грозного, ему обычно прибивали шапку к голове.
Следует, однако, признать, что именно такие «гадальщики», обладавшие даром убеждения — даже Иван Грозный, которого сегодня в России считают героем — порой давали нам мужество пережить непредвиденные напасти, природу которых мы не могли понять. Неурожаи, мор, извержения вулканов, рождение мертвого ребенка — во всех этих случаях провидцы давали нам иллюзию того, что капризы фортуны поддаются пониманию, и, даже столкнувшись с необъяснимым, можно действовать разумно и эффективно. Без этой иллюзии у нас уже давно опустились бы руки.
Но на самом деле «провидцы» знали не больше, а то и меньше, чем обычные люди. Но главным было не знание, а умение создать иллюзию того, что мы — хозяева собственной судьбы.
Умение убеждать в правильности догадок очень давно (с начала времен и до сегодняшнего дня) лежит в основе власти, поэтому не стоит удивляться, что большинство нынешних лидеров на нашей планете, несмотря на то, что у нас в руках вдруг оказалась гигантская информация, хочет, чтобы «гадание»: ведь теперь пришел их черед выдавать «догадки», к которым остальные должны прислушиваться.

And the masses of humanity through the ages, feeling inadequately educated just like we do now, and rightly so, have had little choice but to believe this guesser or that one.
Russians who didn’t think much of the guesses of Ivan the Terrible, for example, were likely to have their hats nailed to their heads.
We must acknowledge that persuasive guessers, even Ivan the Terrible, now a hero in the Soviet Union, have sometimes given us the courage to endure extraordinary ordeals which we had no way of understanding. Crop failures, plagues, eruptions of volcanoes, babies being born dead – the guessers often gave us the illusion that bad luck and good luck were understandable and could somehow be dealt with intelligently and effectively. Without that illusion, we all might have surrendered long ago.
But the guessers, in fact, knew no more than the common people and sometimes less, even when, or especially when, they gave us the illusion that we were in control of our destinies.
Persuasive guessing has been at the core of leadership far so long, for all of human experience so far, that it is wholly unsurprising that most of the leaders of this planet, in spite of all the information that is suddenly ours, want the guessing to go on. It is now their turn to guess and guess and be listened to.

*

Сегодня наше правительство ведет борьбу с наркотиками. Что ж, это лучше, чем жизнь вообще без наркотиков. Так говорили во времена сухого закона. Вам приходилось слышать, что с 1919 по 1933 гг. производство, транспортировка и продажа алкогольных напитков была запрещена законом? Так вот, в те времена юморист Кен Хаббард, работавший в газете в штате Индиана, выдал такой афоризм: «Запрет — это лучше, чем жизнь вообще без спиртного».

Our government’s got a war on drugs. That’s certainly a lot better than no drugs at all. That’s what was said about prohibition. Do you realise that from 1919 to 1933 it was absolutely against the law to manufacture, transport, or sell alcoholic beverages, and the Indiana newspaper humourist Ken Hubbard said: “Prohibition is better than no liquor at all.”

Курт Воннегут. Мой американский блюз (2006)

Vonnegut's Blues For America //
By Kurt Vonnegut // 07 Jan. 2006// Sunday Herald

Everybody is a genius

"Everybody is a genius. But if you judge a fish by its ability to climb a tree, it will live its whole life believing that it is stupid."
— Albert Einstein

People did not like it here. Kurt Vonnegut - Requiem

[Vietnam] only made billionaires out of millionaires. [Iraq] is making trillionaires out of billionaires. Now I call that progress.

As you know, maybe the war is a bad idea. But some people are making a ton of money off of it. And they want to hang on to whatever they've got. And so they bank roll political campaigns for both Republicans and Democrats. Look, we're awful animals. We can start with that. You know, it's a whole human experiment, if that's what we are.

Look, we after two World Wars and the holocaust and the nuclear bombing of Hiroshima and Nagasaki, and after the Roman games and after the Spanish Inquisition and after burning witches, the public — shouldn't we call it off? I mean, we are a disease and should be ashamed of ourselves.
And so, yeah, I think we ought to stop reproducing. But since we're not going to do that, I think the planet's immune system is trying to get rid of us. We're terrible animals.

Well, it's too late! Look, the game is over! The game is over. We've killed the planet, the life support system. And, and it's so damaged that there's no recovery from that. And we're very soon going to run out of petroleum which powered everything that's modern. Razzmatazz about America. And, and it was very shallow people who imagined that we could keep this up indefinitely. But when I tell others, they say; Well, look there's — you said hydrogen fuel. Nobody's working on it.

…our energy people, presidents of our companies, energy companies never think. All they wanna do is make a lot of money right now.
(source)

*

No matter how corrupt, greedy, and heartless our government, our corporations, our media, and our religious and charitable institutions may become, the music will still be wonderful.
If I should ever die, God forbid, let this be my epitaph:
THE ONLY PROOF HE NEEDED
FOR THE EXISTENCE OF GOD
WAS MUSIC

Music is, to me, proof of the existence of God. It is so extraordinarily full of magic, and in tough times of my life I can listen to music and it makes such a difference.

Kurt Vonnegut, 07 January 2006, Sunday Herald - source

*

I believe that reading and writing are the most nourishing forms of meditation anyone has so far found. By reading the writings of the most interesting minds in history, we meditate with our own minds and theirs as well. This to me is a miracle.

I sometimes wondered what the use of any of the arts was. The best thing I could come up with was what I call the canary in the coal mine theory of the arts. This theory says that artists are useful to society because they are so sensitive. They are super-sensitive. They keel over like canaries in poison coal mines long before more robust types realize that there is any danger whatsoever.

Where is home? I've wondered where home is, and I realized, it's not Mars or someplace like that, it's Indianapolis when I was nine years old. I had a brother and a sister, a cat and a dog, and a mother and a father and uncles and aunts. And there's no way I can get there again.
(source)

*

(source):
I wrote a poem about that – which was published, incidentally, by the Bertrand Russell Peace Foundation on their cover.

Requiem – Kurt Vonnegut

The crucified planet Earth,
should it find a voice
and a sense of irony,
might now well say
of our abuse of it,
"Forgive them, Father,
They know not what they do."

The irony would be
that we know what
we are doing.

When the last living thing
has died on account of us,
how poetical it would be
if Earth could say,
in a voice floating up
perhaps
from the floor
of the Grand Canyon,
"It is done."
People did not like it here.
(source)

человек — самая большая ошибка эволюции/ Vonnegut, interviews 2003-2004

Курт Воннегут, интервью для The Washington ProFile, 19 февраля 2003 г.:

Люди всегда были и остаются ужасными животными — я писал об этом. Я думаю, что человек — самая большая ошибка эволюции.

WP: Черчилль говорил о демократии, что это ужасная система власти, но лучше нее ничего пока не придумали. Кто бы мог заменить людей?

В: Пожалуйста — лошади, жирафы, шимпанзе, бурундуки — они просто замечательны. Чайки, наконец. А зачем он [разум] нужен? Чтобы делать водородные бомбы? Мы — деструктивные животные. Все думают, что эволюция замечательная штука. Просто посмотрите на бегемота — это ведь потрясающая идея эволюции.
Обезьяны не могут уничтожить всю планету, а мы это уже сделали. Игра окончена, потому что мы разрушили атмосферу и воду. Мы делаем отличную работу, подготавливая конец мира. Война, которая будет начата в Ираке, никогда не закончится. Люди всегда жаждут мести. Они готовы отдать свои жизни и у них есть право приходить в бешенство.

Я не преисполнен оптимизма. Мне не нравится то, что сейчас делает мое правительство. Нынешняя американская внешняя политика ужасна. Мы никогда не объявляли войн малым странам. Правительство ныне — это просто развлекалово, все вокруг — развлекалово. Космическая программа — это не наука. Нет науки, только развлекалово, и самое лучшее развлечение сегодня — это когда появляется шанс укокошить кого-нибудь. На каждого убитого иракского солдата придется несколько сот убитых мирных жителей. Это и есть наша внешняя политика.

Если бы я написал книгу — я сейчас подумываю об этом — она была бы о том, как мы убили планету с помощью нефти, транспортного беспредела. Черт возьми! Мы несемся на машине со страшной скоростью и криками «ура». И уничтожаем атмосферу. Живые существа вымирают, а всем на это наплевать.

Среди всех лауреатов Нобелевской премии я больше всего люблю Альбера Камю. Он сказал: «Единственный стоящий философский вопрос — вопрос о самоубийстве». Да, конечно, давайте все сделаем это. Мир — это такая помойка, что слишком больно оставаться живым.

Во Франции я видел кладбище, на котором похоронены английские солдаты, убитые во время Первой Мировой войны. На воротах кладбища высечены слова английского поэта Альфреда Хаусмэна [Alfred Edward Housman (1859 – 1936)]:
«Вы были слишком молоды, чтоб знать, что жизнь — небольшая потеря».
Пехотинцем на поле боя я думал: «Жизнь не так уж важна!».
Мне иногда хочется, чтобы меня убили в День высадки американских войск в Нормандии, тогда мне не надо было бы возиться со всем этим дерьмом. Несколько лет назад в моем доме начался пожар, и я чуть не задохнулся в дыму — это было бы так изысканно!

источник: Человек — самая большая ошибка эволюции

* * *

Что же стало для нас началом конца? Кто-то вспомнит Адама, Еву и яблоко с древа познания. Я же скажу, что все началось с титана Прометея, сына богов — помните этот греческий миф — который украл у родителей огонь и передал его людям. Боги настолько разозлились, что приковали Прометея голым к скале, да еще и послали орла клевать его печень.

И теперь совершенно очевидно: боги поступили правильно. Наши ближайшие родственники — гориллы, орангутаны, шимпанзе и гиббоны — все это время отлично обходились сырой растительной пищей; мы же не только научились готовить горячую еду, но и всего за 200 лет практически уничтожили собственную систему жизнеобеспечения — нашу некогда благодатную планету, устроив термодинамический кутеж с ископаемым топливом.

Прошло всего 173 года с тех пор как англичанин Майкл Фарадей построил первую динамомашину, способную преобразовывать механическую энергию в электричество.
Эдвин Л. Дрейк (Edwin L. Drake) всего 145 лет назад пробурил первую на территории США нефтяную скважину в Титусвилле, штат Пенсильвания — сегодня это всего лишь высохшая дыра в земле.
А всего 119 лет назад немец Карл Бенц построил первый автомобиль с двигателем внутреннего сгорания.
Ну, и конечно, 101 год назад американцы братья Райт создали и подняли в воздух первый самолет. Он работал на бензине.
Поговорим еще о неодолимом соблазне этого кутежа?

Вот только он обернулся миной замедленного действия. Ископаемое топливо — оно так легко горит! Это уж точно, и как раз сейчас мы подбираем его последние крохи и слизываем последние капли.
Очень скоро все огни погаснут.
Электричества больше не будет. Все виды транспорта остановятся, и недалек тот день, когда планета Земля покроется корочкой из черепов, костей и мертвых механизмов. И никто ничего с этим не может поделать. Уже слишком поздно. Не хочу портить веселье, но правда в том, что мы растрачивали ресурсы нашей планеты, включая воздух и воду, так, будто завтрашний день никогда не наступит. Потому-то никакого завтра у нас и не будет.

Так что последний бал продолжается, вот только до конца осталось недолго.

Курт Воннегут. Конец близок (2004) //
"In These Times"(CША), The End is Near, October 29, 2004

* * *

Абстинентный синдром (2004)

Люди — это шимпанзе, которые упиваются властью до полного безумия. Когда я говорю, что наши лидеры — пьяные от власти шимпанзе, не рискую ли я этим подорвать боевой дух наших солдат, сражающихся и умирающих на Ближнем Востоке? Их боевой дух, как и очень многие тела, уже разорван в куски. С ними обращаются так, как никогда не обходились со мной — они словно игрушки, которые подарены богатому мальчику на Рождество.

*
Когда вы доживете до моих лет, если, конечно, доживете (а сейчас мне 81), и если вы к тому времени воспроизведете себя в потомстве, то вы начнете спрашивать своих собственных детей, которые сами уже будут в летах, что же это за штука такая — жизнь?

Я задал этот эпохальный вопрос моему сыну Марку. Марк — педиатр. [Mark was named after Mark Twain, whom Vonnegut considered an American saint. - source]
Вот что ответил доктор Марк Воннегут своему дряхлому папаше: «Отец, мы здесь для того, чтобы помочь друг другу пройти через все, что бы это ни было».
И вот я передаю вам его слова.
Запишите их на бумажку и налепите ее на свой компьютер, чтобы вы могли спокойно о них забыть.
Не могу не признать, хорошая фраза, почти такая же как «поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой».
Очень многие думают, что это сказал Иисус, поскольку это очень похоже на всё то, что он любил говорить. Однако на самом деле это сказал Конфуций, китайский философ, за 500 лет до появления величайшего и наиболее гуманного человека в истории, которого звали Иисус Христос.
Помимо этого китайцы подарили нам (через Марко Поло) макароны и формулу пороха. Китайцы были настолько глупы, что использовали порох для фейерверков. Да и люди в обоих полушариях были настолько глупы, что и не догадывались о том, что порох можно использовать как-то иначе.
Однако вернемся к Конфуцию, Иисусу и сыну моему Марку, которые рассказали о том, как стать человечнее и, возможно, сделать этот мир менее мучительным местом для жизни.

Один из моих любимцев — это Юджин Дебс (Eugene Debs) из городка Тер-Эут, что в моем родном штате Индиана. Во время своей избирательной кампании он говорил следующее: «Пока существует низший класс — я отношусь к нему. Пока есть преступники — я один из них. Пока хоть одна душа томится в тюрьме — я не свободен».
Вас не тошнит от всего того, что напоминает о социализме? Например, от хороших государственных школ и от всеобщего медицинского страхования? А как насчет Нагорной проповеди Иисуса с её Заповедями блаженства (Мф. 5, 3-11)?
«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими...»
И далее в таком же духе.
Не очень-то похоже на принципы Республиканской партии. И совсем не в стиле Дональда Рамсфелда (Donald Rumsfeld) или Дика Чейни (Dick Cheney).
Почему-то самые ярые христиане никогда не вспоминают о Заповедях Блаженства. При этом они часто, со слезами на глазах, требуют, чтобы Десять Заповедей были высечены на стенах всех общественных учреждений. Естественно, они имеют в виду заповеди, которые нам оставил Моисей, а не Иисус.
Ни разу я не слышал, чтобы кто-то из них требовал высечь на какой-нибудь стене Нагорную Проповедь и Заповеди Блаженства.
«Блаженны милостивые» в зале суда? «Блаженны миротворцы» в Пентагоне? Это даже не смешно!

В нашей драгоценной Конституции есть один плачевный изъян, и я не знаю, что можно сделать, чтобы его исправить. Он заключается в следующем: только безумные придурки хотят быть президентами.
Однако если уж на то пошло, только безумные придурки по своей воле согласились бы быть людьми. Такие уж мы коварные, ненадежные, лживые и жадные животные!

Я родился человеческим существом в 1922 году от Рождества Христова. Что значит «от Рождества Христова»? Так обозначается новая эра, которая началась после того, как один из обителей сумасшедшего дома, который мы называем Землей, был приколочен к деревянному кресту кучей других обитателей того же заведения. В то время как он был в сознании, они сквозь его кисти и ступни вколотили гвозди в деревянные балки. Затем они подняли крест и поставили его так, чтобы самый низкорослый в толпе мог видеть, как корчится распятый.
Вы можете себе представить, чтобы люди могли так поступить с человеком?
Легко. Это же развлечение. Спросите хотя бы у добродетельного католика Мела Гибсона, который недавно, в порыве благочестия, заработал кучу денег, снявшись в фильме о том, как пытали Иисуса. При этом никого особенно не волнует, что же там говорил этот Иисус.

Во времена правления короля Генриха VIII, основателя Англиканской церкви, он как-то раз приказал публично заживо сварить одного фальшивомонетчика. Еще одно зрелище.
Думаю, Мелу Гибсону теперь следует сняться в фильме «Фальшивомонетчик»: рекорды кассовых сборов будут снова побиты.
Вот одна из немногих положительных сторон современности: если вашу жуткую смерть покажут по телевизору, знайте: она была не напрасной. Вы сумели развлечь нас.

*
...вот что я могу сказать в оправдание человечества — о каком бы историческом периоде не шла речь, включая Райский сад, каждый из нас попал сюда совсем недавно. И (за исключением Райского сада) когда мы сюда попали, здесь уже велись все эти безумные игры, которые запросто могли заставить и вас совершать безумные поступки, даже если с самого начала вы и не были чокнутыми. Среди игр, которые уже велись здесь к моменту вашего появления, были такие: любовь и ненависть, либерализм и консерватизм, автомобили и кредитные карточки, гольф и женский баскетбол.
Еще большим безумием, чем гольф, можно считать современную американскую политику, где благодаря телевидению, а также для удобства его работы, вы можете быть лишь одним из двух видов человеческих существ — либо либералом, либо консерватором.

Если кто-то из вас до сих пор не определился, я вам помогу.
Если вы хотите изъять мое личное оружие, если выступаете за убийство зародышей, если вам нравится, когда гомосексуалисты женятся друг на друге, и вы даже готовы дарить им электробытовые приборы на их предсвадебных мальчишниках, если вы за бедных, — то вы либерал.
Если вы против всех этих извращений и за богатых, то вы консерватор.
Чего проще?

*
Мое правительство объявило войну наркотикам. Однако вот что я вам скажу: два наркотических вещества, вызывающих наибольшее привыкание и больше остальных разрушающих человеческое существо, легальны и доступны.
Первое, естественно, алкоголь.

...Когда вы попали на Землю, и даже еще тогда, когда я сам сюда попал, индустриальный мир был уже прочно подсажен на ископаемое топливо, а оно очень скоро должно закончиться. Тривиальная ломка.
Могу я говорить с вами начистоту? То есть правду, а не как диктор в теленовостях?
По-моему, дело вот в чем: мы наркоманы, подсевшие на ископаемое топливо, а наркотик кончается, и мы чувствуем приближение ломки.
И словно наркоманы перед лицом приближающейся ломки, наши лидеры сегодня совершают ужасные преступления, чтобы получить очередную дозу наркотика, на который мы все подсели.

source: Kurt Vonnegut - Síndrome de abstinencia ("La Jornada", 2004)