Ахматова о Пушкине/ Akhmatova about Pushkin

Перу А. А. принадлежит несколько исследовательских работ о творчестве Пушкина, составлявших весьма приметные явления в литературе о нем в послевоенные годы. В 30-е годы А. А. приняла близкое участие в работах Пушкинской комиссии, в частности в текстологических разысканиях и комментаторских трудах, предпринятых комиссией для подготовлявшегося перед памятной датой (1937 г.) нового академического Полного собрания сочинений Пушкина (см.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1, М.—Л., 1936, стр. 364, 366).
Статья «„Адольф“ Бенжамена Констана в творчестве Пушкина» написана А. А. в то время с подлинным артистическим блеском и была весьма важной по своим итогам. Изучая экземпляр 3-го издания романа Б. Констана «Адольф» (1824), находившийся в личной библиотеке Пушкина, А. А. установила, что многочисленные заметки на нем сделаны рукою Пушкина; кроме того, она опубликовала впервые прочтенный ею черновик XXXVIII строфы первой главы «Евгения Онегина» с упоминанием «Адольфа» и связала его со всеми другими многочисленными упоминаниями того же романа в писаниях Пушкина. Выяснилось, что «Адольф» занимал немалое место в истории жанровых исканий Пушкина в конце 20-х годов; он воспользовался некоторыми чертами Адольфа для создания образа своего героя в сатирическом романе («Евгений Онегин»); воспроизвел сюжетную схему «Адольфа» в своем замысле психологической повести (отрывок: «На углу маленькой площади», VIII, 141); тщательность изучения текста «Адольфа» оставила следы даже в романтической «маленькой трагедии» Пушкина «Каменный гость» (см.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1, стр. 94—114).
В статье «Последняя сказка Пушкина» («Звезда», 1933, № 1, стр. 161—176) А. А. установила, что одним из важнейших источников «Сказки о золотом петушке» была «Легенда об арабском звездочете» В. Ирвинга в его книге «Альгамбра», вышедшей в Лондоне в 1832 г. и известной Пушкину по французскому переводу этой книги, изданному в том же году («Les contes d’Alhambra»). Сделанное А. А. сопоставление «Сказки о золотом петушке» с новеллой Ирвинга о звездочете показало, в каком направлении шла переработка Пушкиным этого сюжета: он сделал гротескным образ царя Додона, приблизил лексику своей сказки к просторечию и т. д.; отмечены были также «те исторические и биографические предпосылки, которые могли вызвать появление этой сказки-сатиры» (см.: Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.—Л., 1966, стр. 440). Эта статья А. А. — в особенности в связи с пересмотром в то время проблемы об источниках сказок Пушкина и об отношении их к русскому фольклору — вызвала продолжительную полемику, однако отрицательное отношение к установленной А. А. в данном случае зависимости сюжета пушкинской сказки от новеллы Ирвинга не имело достаточных оснований: речь шла не о гипотезе, а о бесспорном факте.
«Справедливость мнения относительно использования Пушкиным в его работе над сказкой текста новеллы Ирвинга, — пишет новейшая исследовательница, — подтверждается и тем, что среди набросков Пушкина имеется отрывок, известный под произвольным названием „Опыт детского стихотворения“ и восходящий непосредственно к одному месту „Легенды о звездочете“, являясь его пересказом» (И. П. Лупанова. Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX в. Петрозаводск, 1959, стр. 177—182).
Указанное А. А. сходство не исключало, однако, ни отличий между обоими произведениями, ни других литературных воздействий, которые в своей сказке испытал Пушкин. Пушкинский Звездочет похож на ирвинговского, но у Ирвинга не было «Золотого петушка». Были сделаны попытки найти его в другом месте: некоторые исследователи допускали знакомство Пушкина с русскими народными сказками типа «Петух и жерновцы». Академик Андре Мазон предложил другую и более правдоподобную догадку в своей статье, к сожалению, оставшейся мало известной советским пушкинистам, «Pouchkine, Klinger et Irving» (Mélanges en l’honneur de Jules Legras. Paris, 1939, pp. 1-8). В этой статье А. Мазон обратил внимание на то, что отдельные мотивы «Сказки о золотом петушке» встречаются в арабском фольклоре (откуда они, кстати, и попали в новеллу Ирвинга), в «Истории Нуреддина и рабыни Мириам», помещенной в книге «Contes inédits des Mille et une nuits» (эта книга, составленная из арабских источников, переведенных на французский язык в 1828 г. Гаммером и Требютьеном, также находилась в библиотеке Пушкина; см. в этой книге т. II, стр. 415—416), в «Guzla» П. Мериме; в особенности же обращает на себя внимание сказка Ф. М. Клингера «История золотого петушка» («Die Geschichte von Goldenen Hahn», 1785), которую Пушкин, несомненно, знал во французском переводе. Отметим попутно, что о знакомстве Пушкина с Ирвинговской легендой о звездочете можно было бы говорить даже в том случае, если бы экземпляр «Альгамбры» отсутствовал в его библиотеке.
Среди знакомых Пушкина по кружку «Зеленой лампы» был кн. Д. И. Долгорукий; впоследствии он был дипломатом, состоял одно время при русском посольстве в Мадриде и считался большим знатоком Испании. Среди приятелей Долгорукого был и В. Ирвинг, дававший ему для отзыва и исправлений рукописи своих очерков из книги «Альгамбра» задолго до их появления в печати (см.: Неизданные письма иностранных писателей XVIII—XIX вв. из Ленинградских рукописных собраний. М.—Л., 1960, стр. 272).

В 1947 г. А. А. закончила еще одну статью «Каменный гость» Пушкина, но она увидела свет только десятилетие спустя (в кн.: Пушкин. Исследования и материалы, т. II. Л., 1958, стр. 185—195). Эта статья представляет собою интересную попытку объяснить некоторые особенности «Каменного гостя» личными переживаниями Пушкина начала 1830 г.
«Внимательный анализ „Каменного гостя“, — писала А. А. в этой статье, — приводит нас к твердому убеждению, что за внешне заимствованными именами и положениями мы, в сущности, имеем не просто новую обработку мировой легенды о Дон-Жуане, а глубоко личное, самобытное произведение Пушкина, основная черта которого определяется не сюжетом легенды, а собственными лирическими переживаниями Пушкина, неразрывно связанными с его жизненным опытом».

В последние годы жизни А. А. много работала над книгой о гибели Пушкина, которая близилась к своему завершению. Друзья покойной читали в рукописи готовые главы из этой книги («Alexandrine», «Пушкин и Невское взморье»). Надо надеяться, что эта значительная книга увидит свет в недалеком будущем.

М. П. Алексеев
источник

* * *

Пушкин сопутствовал Ахматовой на протяжении всего ее творческого пути. Образ «смуглого отрока», бродящего по аллеям царскосельского парка, в ее стихотворении 1911 г. родился из того же личного переживания биографии и поэзии Пушкина, которое сквозит в поздних статьях Ахматовой о «Каменном госте» и о последних годах жизни поэта. Но к историко-литературному осмыслению Пушкина Ахматова пришла уже в зрелом возрасте. «Примерно с середины двадцатых годов, — пишет она, — я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина». В более поздней черновой заметке она несколько сдвигает хронологическую грань: «В конце 20-х и начале 30-х годов я занималась изучением творчества Пушкина. Три мои статьи («Золо<той> пет<ушок>», «Адольф», «Кам<енный> Гость») увидели свет, две — „Пушкин и Миц<кевич>“ „Пушкин и Дост<оевский>“ пропали в блокаду» (ЦГАЛИ). Эти три названные Ахматовой статьи, хорошо известные не только специалистам, но и широким кругам почитателей Пушкина, принадлежат к первоклассным образцам советской пушкинианы; их характерная особенность, — характерная вообще для исследовательского почерка Ахматовой, — пристальное внимание к творческой личности Пушкина в ее разнообразных связях с современной ему литературой и общественной мыслью, стремление проследить трудно уловимый ход поэтической ассоциации или преломления биографической реалии в художественный образ. В ее работах всегда присутствовала определенная концепция человеческой и творческой индивидуальности Пушкина, — и в ряде случаев она определяла собою оригинальность и даже спорность ее суждений. Но именно эта общая концепция позволила ей с подлинным блеском интерпретировать значение литературного или реального источника как художественного импульса (а не заимствования или «подражания») и устанавливать внутренние связи между внешне совершенно различными произведениями. Опыт Ахматовой-поэтессы входил органической частью в ее исследовательскую манеру; а совершенное владение собственным поэтическим словом обусловило ее повышенный интерес к стилистическим оттенкам чужой поэтической речи.

Все эти проблемы не переставали занимать Ахматову на протяжении десятилетий ее работы над Пушкиным. С 1920-х годов она систематически обращается к античной классике и литературе нового времени (преимущественно французской и английской), отмечая соприкосновения Пушкина с предшествующей и современной ему западноевропейской литературной традицией, фиксируя движение поэтических фразеологизмов, прямые источники и реминисценции, перерывы традиции — новаторство. Эти маргиналии в ряде случаев могли быть развернуты в самостоятельные исследовательские этюды или даже большие статьи — как было с «Золотым петушком» или «Адольфом»; однако уже после войны у Ахматовой явилась мысль собрать их в книгу особого жанра. О работе ее над такой книгой сообщала в 1945 г. «Литературная газета». «В настоящее время, — говорила Ахматова, — я собираю и привожу в порядок мои заметки о Пушкине (1926—1936), их всего двадцать пять, и они очень пестры по содержанию. Среди них и заметки о пушкинском самоповторении, и наблюдения над эпистолярным стилем Пушкина, и о красочном эпитете у Пушкина. В целом эти заметки составят книгу о Пушкине».

Книга эта не увидела света, и в собрании пушкиноведческих рукописей Ахматовой в ГПБ (Ленинград) рукопись ее отсутствует, но в 1959 г., когда Анна Андреевна составила план нового сборника своих статей о Пушкине, «Маргиналии» вошли туда в качестве одного из разделов. Тогда же было составлено «Оглавление» этих заметок, числом около 50. В дальнейшем раздел «Маргиналии» или «Мелочи» неизменно включался ею в разные варианты плана книги. Общее же число их и корпус менялись по мере работы над книгой; часть их вошла в большую статью о гибели Пушкина, которой А. А. была занята в последние годы, и в переработанные редакции ранних статей.

Смерть прервала работу Ахматовой над книгой о Пушкине. Раздел «Маргиналий» остался в самом первоначальном, черновом виде. Нам неизвестно, как мыслила себе А. А. жанр «заметки» в окончательной редакции — в виде ли миниатюрного этюда или своеобразного конспекта такого этюда. В нынешнем своем виде маргиналии разнотипны не только в тематическом, но и в жанровом отношении и являются скорее подготовительным материалом для «заметок». Бо́льшая часть их посвящена источникам и поэтической фразеологии Пушкина; некоторые из них являются, по-видимому, набросками к неосуществленным или утраченным статьям. Многие цитаты, факты и параллели приведены по памяти и требуют уточнений и исправлений в комментарии, поскольку публикаторы не считали возможным вносить поправки в текст. Однако и в этом виде публикация помет представляется целесообразной в научном отношении: они содержат богатейший материал для комментирования и интерпретации произведений Пушкина и отражают те же самые методические приемы исследования, которые составляют неоспоримую ценность опубликованных статей Ахматовой. Заметим, что они представляют интерес и для исследования поэзии самой А. А. Ахматовой, давая в иных случаях возможность проследить на конкретных примерах преломление в ней пушкинской традиции.

В 1970 г. некоторые из набросков и маргиналий Ахматовой были опубликованы в журнале «Вопросы литературы» (см.: Неизданные заметки Анны Ахматовой о Пушкине. Публикация, вступительная заметка и примечания Э. Герштейн. «Вопросы литературы», 1970, № 1, стр. 158—206). Ныне в научный оборот вводятся заметки, еще неизвестные читателю. Они извлечены из трех списков («Marginalia и мелочи. Ленинград, 1959» и два — без названия) и черновых записей Ахматовой, хранящихся ныне в ГПБ (Ленинград).

Э. Г. Герштейн и В. Э. Вацуро "Заметки А. А. Ахматовой о Пушкине"